Стенд [СИ]

Если окажется, что он все-таки украшение… Или того лучше — производитель. С телохранителями сложнее, их генетически программируют на принадлежность одному человеку, в крайнем случае — семье, но ведь могут же программу эту и подчистить, было бы желание и время…

И еще она поняла, что сцинка не отдаст.

— И не надо. Считай это подарком от нашего... хм, клуба.

Странно, но этой отшибистке действительно ничего не надо было взамен. Жанка это почувствовала сразу, как только перестала судорожно придумывать способы оставить у себя и билет, и сцинка.

— Не понимаю…

— И не надо. Просто вчера была пятница. А по пятницам я бываю немного не в себе. Видишь ли, однажды я умерла, и было это как раз в пятницу.

* * *

Талгол. Большая Арена Деринга. Стась.

Бэт захлопнул дверь, отсекая многочисленных любопытствующих и стадионный шум. Лицо его было застывшим и непроницаемым, руки глубоко засунуты в карманы узких черных брюк. Взгляд прищуренных глаз, тяжелый и неотрывный, давил почти физически. Дверь он захлопнул резким пинком плеча, так, что задрожала узкая кушетка и у Стась лязгнули зубы.

Она знала, конечно, что он разозлится. Но подобной ярости не ожидала.

Шелковая форменная японка завязывалась широким поясом с перехлестом на спине. На то, чтобы шагнуть к самой кушетке, снять узел и одним движением сдернуть синий шелк, ему потребовалось не больше пары секунд.

— Бэт, я уже в норме. Все нормально, я просто…

Он ничего не сказал, только окатил с ног до головы тяжелым взглядом. И Стась заткнулась.

Он не стал возиться с завязками жилета, просто срезал их под самый корень и аккуратно снял раздвинутые пластины. Стась глядела в стену, грызя губы и стараясь не морщиться. Если у нее и была слабенькая надежда на то, что с утра что-то изменилось в лучшую сторону — хотя бы зрительно, — то надежда эта приказала долго жить в тот момент, когда Бэт перестал дышать. Не насовсем перестал. Всего лишь секунд на десять. Но для надежды вполне хватило.

Стась вздохнула и не сдержала болезненной гримасы. Синяк еще увеличился и потемнел, и теперь доходил до самых ребер.

Бэт со свистом выдохнул воздух. И Стась тоскливо подумала, что вот именно сейчас он и начнет орать. Она не любила, когда на нее орали, пусть даже и за дело.

— Ну и чего страшного? Подумаешь, синяк?! Делов-то. Когда-нибудь это должно было случиться, я же не заговоренная… — Стась упрямо выпятила подбородок, но вызова не получилось. Получилось что-то вроде слабой попытки оправдаться.

Легкие и пористые бронепластины приняли на себя основную силу удара, равномерно распределив ее на большую площадь, поэтому прямого пробоя в печень с выворачиванием наизнанку всей наличествующей требухи не получилось. Остался только синяк. И вмятина на жилете, хотя создатели пеноброни утверждали, что ее невозможно пробить даже реактивным снарядом. Ну, так, в худшем случае — лишь поцарапать.

Заменить пару пластин — дело нехитрое, для этого и в мастерскую ходить не надо. А синяк… Ну, что — синяк? Больно, конечно… Но выглядит совсем не так страшно, как мог бы выглядеть у кого другого, у Стась с пеленок крепкие и на совесть простеленные всем чем надо стенки сосудов и богатая гемоглобином густая кровь быстрой свертываемости. Конечно, это грозит ранним атеросклерозом, повышенным риском тромбообразования со разными малоприятными последствиями в виде маячащего в более или менее отдаленном будущем инсульта и гипертонии, но зато синяки не возникают в самых ненужных местах от любого чуть менее слабого соприкосновения с чем-либо чуть более твердым. По большей части дело вообще обходилось без синяков, а для напоминания о допущенной неосторожности оставалась боль.

На этот раз боль тоже была. Но и синяк — был…

— Это не так уж и больно на самом-то деле. Это просто так выглядит страшно, у меня вообще синяки возникают от любой ерунды, нет, правда! Достаточно пальцем посильнее надавить…

Она не надеялась, что Бэт поверит. Она и сама-то себе не очень верила, и голосочек был гнусненький — растерянно-заискивающий такой голосочек, с мелким противным дрожанием внутри.

Она никак не могла справиться с этим противным дрожанием.

— Отлежусь пару часов, регенератор съем, в камере посижу… Потом высплюсь — и завтра буду, как новенькая!

Черт, до чего же противный голосочек. Но молчать еще хуже — тогда становится ощутимее молчание Бэта. А молчание у него нехорошее.

И хуже всего в этом молчании было то, что Стась отлично знала, каким именно вопросом оно завершится. Коротеньким таким вопросиком, маленьким и простеньким. И Бэту, по большому счету, совершенно наплевать на то, что она ответит. Потому что он и так знает правильный ответ, не зря же так долго молчит — наверняка уже подсчитал.

— Сколько?

— Чего — сколько? — переспросила — и чуть не взвыла, таким фальшивым и ненатуральным прозвучал и без того довольно-таки противный голосочек.

— Недель. Сколько?

Очень тихо, почти шепотом.

Он не кричал. И от этого было лишь страшнее.

— Четырнадцать! Ну или пятнадцать… Вот только на днях… Правда-правда…