Стены

Мик больше не смотрел на незнакомца, который таким наглым образом ворвался в его личное пространство. Выпив третью рюмку водки, он вновь погрузился в свои мысли.

– Подходящее название бара в данной ситуации, – усмехнулся парень, когда я поставил перед ним чашку.

Я хотел согласиться, но Мик опередил меня и усмехнулся.

– Забавно, кстати. Половину контингента баров составляют одинокие и депрессивные люди, но о них никто никогда не заботится. Почему нет баров с названиями «Крик отчаяния», например? «Ад одиночества»? Отлично же звучит, а? «Все будет еще хуже» – вообще идеально!

Все коротко посмеялись.

– Ага, – подхватил парень, – и бармен весь вечер развлекает рассказами о самоубийцах.

– В туалете петля с потолка свисает, на раковине лезвие лежит, – продолжал Мик.

– На стенах в рамках вырезки из газет на темы страха, одиночества и депрессии.

– Любой желающий может выйти на сцену и рассказать о том, как он достиг полнейшего социального дна, – говорил я. – Или, как он настойчиво туда стремится.

– Да уж, это было бы весело, если бы не было грустно, – подытожил незнакомец.

– Да не так уж и грустно, – ответил Мик. – Правильнее сказать – не важно.

– Наверное, – согласился парень. – Маленький, локальный ад ни в коем случае не должен нарушать общую гармонию этого мира.

На пять секунд воцарилась тишина. Мик сверлил подозрительным взглядом незнакомца, вероятно, осмысливая его слова. И вдруг расхохотался, просто залился неистовым хохотом, откинувшись на спинку стула и запрокинув назад голову. Смеялся он, казалось, не искренне, а цинично, недоверчиво, смеялся не столько над ответом, сколько над самим собеседником. Смеялся секунд пятнадцать, после чего громко выдохнул, повел головой и, посмотрев на удивленного парня, сказал:

– Это поразительно. Мик Флеминг, – и протянул незнакомцу руку.

Парень смерил Мика мрачным взглядом, говорившим: «Ты выглядишь глупо, дружок», и пожал ему руку.

– Перри Пейдж, – ответил он, и после пожатия протянул руку мне.

– Тони, – представился я. – Очень приятно.

– Я почему засмеялся, – говорил Мик, повернувшись к Перри вполоборота. – Потому что, как мне кажется, каждый такой маленький локальный ад больше всего стремится именно к тому, чтобы разрушить всеобщую гармонию. Не так ли? Можно сколько угодно говорить о добре и любви, но в итоге, все сводится к тому, что добро и любовь способны существовать только в условиях ада – пусть даже маленького и локального.

– И что же тут смешного? – спросил Перри, тем не менее, улыбнувшись.

– Ну, как же?! Резонно предположить, что настоящий ад похож на маленький ад. А значит, Данте нас всех обманул!

Признаться, я не помню, чтобы Мик так много говорил в один вечер в течение последних двух лет. Другое дело, что говорил он словно с презрением.

– В чем именно? – спросил Перри

– Входящие, оставьте упованья! Ложь! Потому что, выходит, что в аду нас будут ждать океаны любви и добра. Но от этого не легче. Ведь любая страсть – это истинное страдание.

Циничная философия Мика вызывала у меня сомнения в уместности улыбки. Тем не менее, Перри продолжал улыбаться, и его улыбка выглядела гармонично.

– Мне кажется, ты не вполне понимаешь серьезность вещей, о которых говоришь, – произнес Перри, и в глазах Мика я заметил короткую вспышку агрессии.

– Да ну?! – он сказал эту короткую фразу так, что в ней ясно было слышно: «Ты учить меня вздумал?»

– Ага. Настоящий ад нисколько не похож на маленький локальный ад.

– Почему же?

– Потому что добро и любовь красиво существуют только в маленьком локальном аду. А в полноценном аду не продохнешь от того удушливого чада, который родят добрые и любвеобильные души, собравшиеся вместе, чтобы перестрадать одна другую.

– И какой же тогда полноценный ад? – в голосе Мика чувствовалась насмешка. – Мне просто хочется быть максимально готовым к тому, что ждет меня в аду. Я, черт возьми, не особо люблю новые места подобного рода.

– Пестрящий твоими самыми сокровенными страхами.

– С чего вы вообще взяли, что любовь и добро делают из жизни человека ад? – спросил я. Мик и Перри не обратили внимания на мой вопрос, и я понял, что выпал из беседы.

– Тогда к черту добро и любовь! – воскликнул Мик, залпом осушил полбокала пива и жестом попросил меня о четвертом повторе.

– А что нам тогда останется? – Перри был спокойнее Мика, возможно, потому, что не пил. – Вера? Надежда? А на что тогда надеяться? Во что верить?

– Вот в этом и дело! Человек должен понять, что у него нет ровным счетом ничего!

– Да! Но почему же тогда, абсолютное большинство людей, не раздумывая, отвечают, что жизнь все-таки стоит того, чтобы ее прожить?

– Потому что они верят в добро и любовь. Считают, что ради них действительно стоит жить.

– А ты так не считаешь?

– Нет. Любовь и добро не заслуживают человеческого страдания. Ты считаешь по-другому?

– Разумеется. Я считаю, что любовь и добро, как раз, оправдывают любую жертву. Абсолютно любую.

– Пусть будет по-твоему, – произнес Мик, и выпил водку. – То есть любую? – спросил он через полминуты тишины.

– Любую.