Стены вокруг нас

Майлз говорит, что надо остановиться еще до того, как показались ворота. Он и правда бывал тут раньше. Томми раздумывает, где лучше припарковаться. Переживает, как бы не поцарапали его драгоценную машину. Поблизости что-то не видно парковки для долгожданных посетителей.

И вот я стою у ворот воспитательной колонии, в одной руке букет полуувядших гвоздик, который мы купили по пути, в другой зажато перышко с костюма Ори. Что-то мне подсказывает: она хотела бы, чтобы я оставила его здесь.

Не знаю, как, но она все увидит. Посмотрит на нас сверху и поймет. И отпустит меня. Мы пойдем разными дорогами. У меня впереди огни большого города, Джульярд, слава – все, чего я так хочу. У нее – темная бездна вечности.

Подхожу к неказистой свалке из вещей, которые нанесли посетители. Остальные держатся чуть поодаль, за что я им благодарна. После первого покосившегося указателя «Аврора-Хиллз» – 11 миль» мы не встретили ни одной машины. Вокруг никого – ни скорбящих родственников, ни зевак. Томми может не волноваться за машину.

Здесь только мы и полинявшие плюшевые игрушки.

Я опускаюсь на колени. Как много свечей, и ни одна не горит. Все медвежата, которых я видела на фотографиях, по-прежнему на месте. Другие игрушки тоже. Синий дельфин. Кукла с пластмассовой головой почернела, одна нога полностью сгнила.

Музыкальная шкатулка. Внутри крошечная балерина, такая же, как на моем браслете. Родители дарили мне подвески каждый год на день рождения. Ори нравился мой браслет. Я ношу его до сих пор. Кручу заводной ключ. Заиграла музыка, балерина начала кружиться. Хрупкая фигурка легко ломается. Вот уже никто не танцует, только музыка продолжает играть. Сую балерину себе в карман джинсов.

Те трое стоят позади, наблюдая за каждым моим движением. Шли бы себе подобру-поздорову. Так хочется побыть одной.

Между прутьями решетки покоробленный дождем квадрат картона, на котором нацарапано: «Отбросы общества! Вы отвратительные монстры!» Кто-то же не поленился приехать, чтобы оставить его.

Закрываю глаза, дышу глубоко. Пытаюсь думать о Нью-Йорке. Гаденький голосок внутри нашептывает, что не видать бы мне Нью-Йорка как своих ушей, если бы Ори не посадили или – что лучше? хуже? – вообще оправдали.

И тут раздается голос Майлза:

– Вход справа. В ограде есть дыра. Сама тюрьма наверху холма. Идти недалеко.

– Надо же! – Томми пытается изобразить удивление, хотя наверняка знал заранее.

– Стойте, – протестует Сарабет. – Я думала, мы просто положим цветы! Мы что, внутрь пойдем?

Она достает телефон, чтобы сфотографировать букет.

– Мы в такую даль тащились! – возражает Томми. – Что теперь, тут постоим и обратно? Майлз говорит, там есть вход. Идем!

– Есть, есть. Я раньше заходил.

– Скоро стемнеет… – пищит Сарабет и поворачивается ко мне.

– Возьмем фонарики, – предлагает Томми. – Вряд ли они нам понадобятся, но все-таки.

– Это же незаконное проникновение! – продолжает Сарабет.

Ее никто не слушает.

Томми бежит назад к машине и возвращается с ручным фонариком. Говорит, что у него только один, но можно и телефоном подсветить, если вдруг что. Он приволок баллончики с краской. Наверное, купил перед тем, как за нами заехать.

Майлз смотрит только на меня. В глазах у него черно, как в омуте, волосы растрепались от ветра, на губах играет ядовитая усмешка.

– Ви! – пищит Сарабет. – Вайолет! Вы правда туда собираетесь? Может, я возле машины подожду?

Я даже ухом не веду. Парни тоже.

Майлз был ближе с Ори, чем я. Он приезжал сюда, а я нет. Он видел то, чего я не видела. Он знает слишком многое, а я не знаю.

На память начинает приходить много всякого разного. Она ведь все-таки рассказывала мне, что между ними происходило. И о том дне, когда они переспали у него дома, тоже. О том, как все прекрасно. Как бережно и нежно он с ней обошелся. Наверное, мне надо было восхититься, но я не сумела выдавить из себя ни слова. Почему ей все, а мне ничего? В танцах у нее все получалось с полушага, так что дома она практически не занималась. И растяжка, и гибкость были у нее от природы, ей не приходилось потеть часами, чтобы укрепить лодыжки. Она не спала в пуантах, чтобы растянуть стопу. А теперь у нее появился любящий парень!

– Думаешь, нам стоило подождать? – спросила она, потому что я молчала.

– Кто я такая, чтобы тебе указывать. Ты всегда поступаешь, как хочешь. Разве тебя когда-нибудь волновало, что я думаю?

Гадкий вопрос, на который она не ответила.

И вот Майлз стоит передо мной, сжимая кулаки, подначивает пойти туда, будто уверен, что у меня кишка тонка.

– Идешь?

Это не Томми он спрашивает и не Сарабет.

Так что, я иду? Иду, чтобы увидеть место, где она провела последние дни своей жизни, где съела отравленный обед, где ее в последний раз вырвало? Или все-таки кишка действительно тонка? Хватит ли сил? Есть ли у меня сердце? Смешно! Точнее, было бы смешно, если бы не было так грустно, ведь это последние слова Ори, обращенные ко мне в зале суда. Она бросила их мне в лицо, когда ее уводили охранники. В глазах Ори бушевала ярость, которой я прежде не видела. Да, так она и сказала.