Стены вокруг нас

Он единственный звал нас по именам. Остальные либо по фамилии, либо просто «заключенная», как во взрослых тюрьмах. С их точки зрения, мы не заслуживали имен.

– Тебя переводят обратно во второй корпус.

Он улыбнулся, показав ямочки на щеках, похожий на одного мальчика из моей старой школы. Он вел себя так, будто мы вовсе не в тюрьме. Он протянул руку, чтобы помочь мне подняться.

Я не двинулась с места, не вытянула руку в ответ. Он спросил мягко:

– Что случилось? Тебе плохо?

Голос, в котором слышались забота и участие, выбил меня из колеи. Уж лучше бы пришел Минко. С ним, по крайней мере, все ясно.

Я пожала плечами.

Дверь в камеру была открыта, воздух разрядил спертый дух камеры, и я вспомнила, что у меня накопилась куча вопросов. Сегодня вторник, сказал Сантосуссо – поверить трудно, но ладно, пусть будет. Слова посыпались из моего рта, как горох. Что случилось? Вы были там? Что видели? Всех девчонок поймали? Вдруг это снова повторится? Мне нужно было знать все.

Сантосуссо перебил меня, объяснив, что только заступил на смену и не знает, что произошло в субботу ночью.

– Она умерла? Дамур?

– Блондинка? – сочувственно переспросил он. – Которую за торговлю наркотиками посадили?

Ну да, так я и сказала! Обсуждать, кого и за что посадили, с охранниками ни в коем случае нельзя.

– Я видела, как она лезла на забор.

Только так я могла описать то, что наблюдала: как моя сокамерница вспыхнула праздничным фейерверком ко Дню независимости. Впрочем, этот праздник мы в тюрьме не отмечали.

– С ней все нормально. Она в лазарете. По-моему, говорили, что у нее ожоги второй степени.

Я молчала.

– Да жива она, правда! Поправится.

Похоже, он решил, что судьба Дамур беспокоит меня больше, чем на самом деле. О ней я не проронила бы ни слезинки.

Он сцепил мне запястья наручниками – традиционный ритуал при переводе из одного корпуса в другой, мы привыкли – и вывел меня из одиночки.

– Я скажу Дамур, что ты за нее волнуешься. Во второй корпус ее не вернут.

– Почему?

– Переведут в первый. А у тебя сегодня будет новая соседка.

– Кого подселят? Лолу или Кеннеди?

– Нет-нет, это новенькая, ты ее не знаешь.

Я шла впереди него, пытаясь переварить информацию. Мы как раз спускались по лестнице между столовой и вторым корпусом.

Новенькая. Она появится здесь вскоре после того, как откроются замки. А уж потом случится непоправимое. Не знаю, что именно.

Сантосуссо похлопал меня по плечу. Мы почти пришли.

– Наручники не жмут?

Я покачала головой. Не следовало спрашивать, ведь он был по другую сторону баррикады, пусть молодой, и милый, и с ямочками на щеках. Но я все равно спросила:

– А как ее зовут? Имя на «О» начинается?

– А, так ты видела в новостях? Я думал, вам нельзя смотреть телик… Ну да. В газетах тоже писали. Так что будь повнимательнее, ладно?

– За что ее посадили?

Лицо Сантосуссо потемнело, ямочки со щек исчезли. Кажется, я знала ответ заранее. Словно в тумане я услышала, как щелкнули расстегнутые наручники. Он распахнул дверь в камеру и ушел, оставив меня у входа.

Табличку с надписью «ВАЙАТТ» сняли со стены, повесили вместо нее «СПЕРЛИНГ».

Все вещи Дамур вынесли, койку заправили. Ждали новенькую.

Нашу сорок вторую.

Она шла в окружении

Она шла в окружении охранников. Ее обступили так, будто она могла вырваться и вцепиться кому-нибудь в горло. Но, глядя на нее с точки зрения накопленного опыта, мудрости и умения разбираться в людях, я сомневалась в том, что она совершила приписываемое ей преступление. Уж не ошиблись ли они?

Заключенную № 47709-01 по имени Орианна Сперлинг в бульварной прессе прозвали «Кровавой балериной». Если бы мы знали об этом, сами придумали что-нибудь в этом духе.

Я вместе с остальными наблюдала за происходящим из окна. Синий автобус вскарабкался на холм. Тюремные охранники толпой бросились к нему, не дожидаясь, когда откроется дверь.

Нам всегда было любопытно посмотреть на новеньких. Девочки прильнули к окнам. Обычно мы собирались в камерах у тех, у кого окна выходили на южный склон. Мы постоянно кого-то ждали. Возможно, любимую единоутробную сестру, дочь ненавистного отца, которому желали смерти. Или подругу со скованными цепью лодыжками – при виде ее сердце буквально разрывалось на части, ведь мы так надеялись, что ей удастся избежать нашей участи. Случалось, и на нашу улицу приходил праздник – в дверях автобуса появлялась макушка старой обидчицы. Тогда после отбоя в ночной тиши мы возносили хвалебные речи вселенной горячим шепотом, молитвенно сложа руки, ведь голову врага только что преподнесли нам на блюдечке.

В тот день автобус привез Орианну.

– Думаете, ее в одиночку посадят, как Аннемари?

Многие из нас были наслышаны об Аннемари, некоторые даже видели ее издалека. Никому не хотелось, чтобы эту девушку вернули в обычную камеру.

– Не, слышала, ее подсадят во второй корпус к Эмбер.

Они говорили обо мне так, словно меня здесь не было.

– А вдруг у новенькой крыша совсем поехала, и она Эмбер глотку перережет?

– Это точно, если что-то острое найдет – наверняка перережет.

– А если нет, то задушит.

– Ага! Голыми руками задушит.

– Или простыней.