Стены вокруг нас

Во мне просыпалась признательность к Ори. Ничего подобного я не чувствовала ни к одной из наших, пусть я и знала о них все – я же читала их записки, спрятанные между страницами книг, подслушивала их секреты. Да, я видела письмо, которое писала Ори, но кроме этого ровным счетом ничего о ней не знала. Я слышала, как ее вызывали, когда разносили почту, но она запирала письма в тумбочке, мне удалось разглядеть только, что на них стоял почтовый штемпель городка Саратога-Спрингс. А мне хотелось знать больше. Мне хотелось знать все.

Ори опередила меня, задав следующий вопрос:

– Что ты раньше рисовала на этой терапии?

– Обычные дома.

Она смотрела на меня молча, ждала объяснений.

– Кирпичные дома с окнами, дверями и трубой, чтобы дым выходил наружу. Обычные дома, в которых живут люди.

Она не стала спрашивать, жила ли я в таком доме (а я жила), рисовала ли я людей возле дома – скажем, милую семейку на зеленом газоне под ярким солнцем, они держатся за руки и улыбаются во весь нарисованный рот (не рисовала).

Мы всегда контролировали то, что рисуем во время сеансов арт-терапии. Мы быстро сообразили, что изображение способно выдать художницу с головой.

– Почему ты не злишься? – спросила Ори. – По крайней мере, не похоже, что ты злишься. А у тебя вся жизнь сломана, потому что никто тебе не поверил.

Так и было. Никто не поверил.

– А ты?

– Я? Нет, я не злюсь.

Записка в книжке про Клеопатру говорила об обратном.

По моему лицу она поняла, что я не верю. Я думала, Ори будет настаивать на лжи, ведь она не знает о том, что я видела ту записку, однако она сказала:

– Ладно, хорошо. Иногда злюсь. Так злюсь, что себя не узнаю. Но я здесь. Ничего не поделаешь. Не получится проснуться в другом месте, будто всего этого не было, так что…

– Так что – что?

– Какой смысл?

Я опустилась на койку. Ее голос звучал искренне. Она стояла передо мной босая, не пыталась скрыть длинные уродливые пальцы с черным-пречерным ногтем на большом – вовсе не от лака. Я заглянула ей в глаза, они были правдивы. И я не могла не подумать о том, что сделала бы Ори, если бы мы дружили в седьмом классе, сидели вместе на самом верху трибуны, болтали о всяком, не обращая внимания на пляски девиц из группы поддержки, и если бы я сказала то, что сказала про отчима, а тот потом заживо поджарился в своей машине – неужели она тоже побежала бы сперва к родителям, а потом в полицию, как мои так называемые подружки? Или повела бы себя, как настоящий товарищ, на которого можно положиться? Встала бы на суде и заявила, что я не хотела ничего плохого. Солгала бы ради меня.

Лучше сменить тему.

– Кто этот парень? – Я начала проверку.

– В смысле? На рисунке? Почему все думают, что это парень?

– Кто-то же тебе пишет.

Ей пришло уже три письма.

– Это Майлз, – ответила Ори так тихо, что я с трудом расслышала.

Нам в любом случае стоило говорить потише – вскоре должен был начаться обход. Когда распахнется окошко, следует лежать молча с закрытыми глазами. Однако мне очень хотелось разузнать об этом Майлзе, который накатал ей уже три письма.

(Последний раз я касалась парня года четыре назад, и то случайно, в городском бассейне. Он прыгнул с мостика и ударил меня ногой по плечу. Я с головой ушла под воду. До сих пор помню запах хлорки в носу.)

Неужели именно Майлзу она сперва пожелала гореть в аду, а затем перечеркнула написанное, испугавшись собственной злобы? Речь вроде бы шла о девушке…

Ори снова взялась за свое, как тогда в столовой с красной кружкой. Она улыбалась.

– Он вроде как мой парень. Официально он встречаться не предлагал, но я думаю, что у нас отношения.

– Он много пишет. Уже три письма.

– Пять.

Она спрятала от меня два.

– Пять? Конечно, у вас отношения. Иначе с чего бы он столько написывал.

– Он пытается организовать свидание, но я боюсь, что его не пустят. Ко мне могут приезжать только члены семьи…

– Аа-а, – протянула я.

Ко мне пустили бы и членов, и нечленов, однако что-то за все годы никто так и не наведался.

– Понимаешь, Майлз… – начала Ори, и тут мы услышали шаги охранника и юркнули под одеяла.

Шаги затихли, я задрала голову и спросила:

– Так что там с Майлзом?

– Он единственный, кто мне поверил.

А если бы у меня был человек, который верил бы, что я невиновна? Верил настолько, что стал бы писать письма, просить руководство тюрьмы о свидании, для этого дал записать свое имя в лист ожидания – там, где любой мог увидеть его… Сейчас я даже обрадовалась, что не прочитала тех трех писем (ах, да! выяснилось, что их пять). Если бы я знала, что он верит ей, верит, что она невиновна, что обвинили ее по ошибке, – я бы этого не вынесла. От одной такой мысли у меня вставал ком в горле. Да, мне хотелось заплакать.

Ори заговорила о другом.

– Но я рисовала не Майлза.

Я набралась духу.

– Я уже видела ее. Эту девушку.

Теперь затихла Ори.

– По-моему, ее. Все происходило, словно во сне. Хотя и наяву. Тебя здесь еще не было. Она приходила сюда, звала тебя.