Стены вокруг нас

Они вооружились списком и опять принялись за счет. Одна, две, три. Четыре, пять, шесть. Достаточно для того, чтобы составить из нас боевую группу, если бы мы были способны воевать. Достаточно для того, чтобы оставить свой след в мире – хороший, плохой ли, – если бы мы были живы. Десять, двенадцать, тринадцать. Тридцать семь, тридцать восемь, тридцать девять.

Сорок.

Сорок одна.

Нас пересчитывали снова и снова.

Досчитав, спохватились – кто-то отнес тело в морг, не предупредив? Кто это сделал? Нам что, опять пересчитывать?

Наверное, раньше не так сосчитали. Теперь все сошлось. Нашли последнее тело, все верно, их сорок две.

После смерти мы внесли свою долю сумятицы в общую неразбериху. Одни пришли в себя, все еще держась за горло, и тут же принялись кашлять, пытаясь избавиться от застрявшей в горле еды. Другие парили в воздухе. Нам нужно было сориентироваться, понять, как теперь двигаться, как проходить сквозь людей. Все сразу ринулись на кухню, однако вычислить преступника вот так, нахрапом, не вышло. Мы устроили такой переполох среди тарелок и кастрюль, что люди в форме, которые собирали материал для расследования, почувствовали, что задыхаются, несмотря на защитные маски, и им пришлось выйти.

Мы бесновались, не в силах до конца осознать произошедшее, а когда успокоились, живые уже покинули кухню. Они ушли и унесли наши тела. Охранники испарились. Двери стояли открытыми нараспашку. Нас больше никто не стерег.

Вне этих стен время шло своим ходом. Мы погибли в конце августа, но мир не замер. Мы заметили это не сразу, были слишком заняты выяснением отношений – кричали, скандалили, ссорились.

Прошел ливень, затем все высохло. Ветер вымел все листья с вершины холма, воздух остыл. Мороз расписал стекла. А затем вновь растаял снег. Расцвело дерево во дворе. На плюще, что оплетал наши серые стены, раскрылись лепестки ярких, похожих на розы цветов, и проросли шипы. Потом началась жара. Настал следующий август. Мир за окном жил своей жизнью.

Сменяли друг друга времена года. В тюрьму «Аврора-Хиллз» на самой северной окраине нашего северного штата больше не привозили новых девочек. Ее закрыли. Прошел второй август. Наступил третий.

Да, за окнами снова август, очередной август с тех пор, как мы наглотались листьев и цветов ядовитого плюща, растертых и подмешанных в зеленую фасоль. Мы сбились со счета, который это август. Мы не знаем, какой сейчас день, какое число. Мы позабыли, что надо пропустить обед, позабыли о том, что должно случиться, о том, что случается снова и снова.

Снаружи о нас почти не вспоминают. От нас остались имена из списка у ограды над гниющими плюшевыми медведями. Нас ненавидят. Нас проклинают. Те, кто нашли в себе силы простить, нас оплакивают. Есть и те, которые уверены, что могли бы спасти нас, окажись они тогда с нами.

Мы думаем, что мы до сих пор здесь, потому что наша жизнь прервалась внезапно, и мы зависли между бытием и небытием.

Похоже, что навсегда. Нам не выбраться.

Когда она возвращается

Когда она возвращается, мы приникаем к окну, наблюдаем, как она бежит через двор, как петляет, чтобы обогнуть ограду, как ступает по нашей земле, на которую падает причудливая тень от колючей проволоки, увивающей забор. Мы движемся от окна к окну, не сводя с нее глаз. Она не чувствует наших взглядов.

Она ни разу не посмотрела наверх. Некоторые свистят ей вслед, но она слышит лишь только свист ветра. Других передергивает при ее виде. Она из другого мира. Мы насмехаемся над тем, как она одета, над зализанными волосами, над блестящими шпильками. Бахвалимся, что сотворим с ней, пусть только подойдет. Однако за всеми нашими насмешками таится грусть. Да, мы ведь знаем, что она жива. То, как она движется, как держится, как ходит, говорит о том, что она свободна, не привычна к тюрьме.

– Кто она такая, откуда взялась? – спрашивает одна из нас.

Все молчат, молчу и я. Жду, когда к окну подойдет Ори. Я помогу ей все объяснить.

И вот она врывается во второй корпус. По ее лицу я понимаю, что она встретила Вайолет – незваную гостью из прошлого, нагрянувшую, чтобы охотиться за призраками. И все из наших ее видели.

У Ори грязные ладони и коленки. Наверное, опять копалась в саду.

– Она вернулась! – В глазах у Ори мечется паника. – Она вернулась. Не знаю, зачем. Но не прощения просить, это точно. Она ни о чем не жалеет.

Зачем вернулась? Мне кажется, я начинаю понимать, зачем.

Пока я смотрела на Ори, остальные исчезли. Не сразу соображаю, куда и зачем они отправились, хотя должна бы. Снизу доносится шум.

Ори стоит без движения.

– Я не хочу ее видеть.

Я чувствую укол электричества. Ты не увидишь ее, Ори. Уж мы об этом позаботимся.

Ори понятия не имеет, что мы затеяли. Она не собирается спускаться, но я не могу удержаться.

Они все – мы все – на заднем дворе. Я выплываю из двери и подхожу к остальным. Мы наблюдаем за ними.