Степь 1. Рассвет

Нежить дёрнулась. Не спеша поднялась на ноги. Медленно осмотрелась, и не успела большуха задать вопрос мол кто такая, из чьих будешь, как та на Дануху неожиданно зарычала и резво рванула в сторону, но налетев на себе подобных стоявших в отключке, споткнулась и рухнула на снег. Завизжала барахтаясь, но ползком словно вплавь по воде миновала стоящих на карачках своих соплеменников по потустороннему миру устремляясь на свободное место. Выбравшись из стада ряженых и упёршись мордой в круг карагода, нежить замерла будто приготавливаясь к прыжку. Она, жадно разглядывая малышню меж мелькающих баб, низким утробным голосом торжественно возликовала:

– Кровь! Корм! Жрать!

У Данухи от такого лаконичного душераздирающего рёва аж внутри что-то ёкнуло и оборвалось к * матери. Ужас по всей бабе разлился сверху донизу вязким варевом. Волоски на теле встали дыбом. Но большего прорычать ему не дал непогодам резвый колдун, скакавший через ряженых вслед за ним. Допрыгав до озверевшей куклы, он со всего размаха брякнул по башке набалдашником посоха. Нежить дрогнула как от испуга, обмякла и повалилась набок, свернувшись клубочком и зачем-то громко хрюкнув при этом, как, бывало, делала Сладкая.

Такое поведение не укладывалась в голове большухи. Те, кого Данава вынимал из небытия и рассаживал в куклы всегда были сонными. В это время года вся эта мелкая нежить спит беспробудным сном. Поэтому общение с ней всегда было подобно тому, когда говоришь с поднятым, но не разбуженным. Она куксилась, отвечая на вопросы. Жалко хныкала постоянно жалуясь, что попусту её тревожат и спать бедной не дают. Все движения были вялые, сумбурные. Она постоянно мямлила что-то еле-еле, едва ворочая языком. Но проснуться в это заповедное время полностью не могла. Что творилось теперь, Дануха объяснить была не в состоянии.

Непонятная тревога охватила бабу будто к самой внутрь зверь залез и нацелился загрызть у неё что-то важное. Сердце ухало в ушах, куда сбежало из груди. Но Данава с лёгкостью разрядил тогда эту «непонятку», признав свою вину сразу и безоговорочно. Убедив встревоженную и всполошённую большуху, что непотребность эта по его промашке получилась, бестолкового. Мол, напортачил что-то с зельем. Толь неправильно сварил, толь заговорил наискось. И Дануха, дура, поверила. Потому что это было самое простое объяснение. Потому что тогда в это хотелось верить. А вот во что-то страшное, верить категорически не хотелось.

– Ну, чё? – вопрошал её до смерти перепуганный Данава, – будем ещё кого будить да спрашивать?

– Да ну тебя на хрен мелко порубленный, – злобно рявкнула большуха, – ты и так уж накуролесил, криворукий. Того и гляди самим в глотки вцепятся. Отправляй-ка их обратно в вонючую дырку. Недоделанное ты создание.

Колдун будто только этого и ждал. С нескрываемой радостью наконец сделанного дела, торопясь чтобы сестра не передумала, он стал подтаскивать по одному к костру ряженых и начал «разряжать их куклы» от нежити. На этот раз он не дул в нарисованные рожи, а высасывал и будто сплёвывая, резко выдувал на огонь. После чего срывал деревянную личину, и пацан безвольной тушкой валился на снег ни то в обморок, ни то проваливаясь в крепкий сон. . .

Дым немилостиво драл горло, спину припекло от почти горячей земли. Дануха уселась, всматриваясь в кромешную темноту и тут же поняла, что задыхается. Ветра не было и дым от догорающих жилищ, едкий, мерзкий, с каким-то противным привкусом будто мясо сгорело что до костей сожгли, заполнял округу плотным облаком.

Нестерпимо защипало глаза, аж до болезненных слёз. В голове промелькнула паническая мысль: надо задницу отсель уносить, а то задохнусь к * матери.

Она встала, и на ощупь, лишь ориентируясь по памяти обошла кадящий баймак огородами и полезла на холм, что у них испокон веков звался Красной Горкой. Лишь продравшись сквозь травяной бурьян наверх, баба остановилась, утирая слёзы рукавом и дыша как загнанная.

Обернулась, уставившись вниз, стараясь рассмотреть в этой черноте хоть что-нибудь, и опять заплакала, на этот раз непонятно от чего. Толи от дыма глаза продолжало есть, толи от обиды за то, что случилось, толи от того и другого вместе взятого.

Вновь помянула она последние Святки с Морозовым кормлением.

Тогда ватажных пацанов так и не пришедших в себя, на руках разносили артельные мужики. Баб своих вспомнила всех до одной, представляя каждую как наяву. Как тогда после охранного карагода разводила бабью цепочку с «хвоста» по очереди, так по очереди и вспомнила.

Никто по выходу из опоенного дурмана не смог устоять на ногах, все по падали. Первые, что по моложе были, так вообще срубленным деревом в сугроб рушились без сознания. Те, кто по старше, лишь садились на задницы теряя равновесие с устойчивостью.