Степь

Уйда

Степь

— Ты не должна ни с кем разговаривать, Пальма, — объяснила мать. — Если тебя будут расспрашивать, ты не должна отвечать ни слова. Слышишь? Ни слова. Ты не должна лгать, но и правды не должна говорить. Молчи, молчи на все. Понимаешь, дорогая?

— Понимаю, — ответила Пальма.

Это была десятилетняя девочка, рослая и сильная для своих лет, проворная, подвижная и гибкая, как тростник. Золотисто-рыжие кудри обрамляли ее нежное личико, а большие темные глаза смело глядели из-под бровей.

Она коротко ответила матери:

— Понимаю.

Мать, Сильвия Долабелла, с грустью смотрела на нее.

— Жизнь отца в твоих руках, — прошептала она.

Пальма кивнула головой. В глазах ее горел огонек нетерпения, словно она думала: "Зачем повторять два раза одно и то же?"

Она не любила лишних слов.

— Я хоть и мала, но сильна. Не сомневайся во мне, мама. Отец никогда не сомневается.

Отец Пальмы, Долабелла, был революционером. Он поставил себе целью облегчить тяжелую долю народа. Он пользовался всеобщей любовью в Галларате; его стройная фигура, выразительное лицо и звучный голос известны были далеко за пределами Ломбардии.

Но начальство обратило внимание на его публичные речи, и Долабелла был арестован.

В один прекрасный солнечный день Пальма сидела с отцом под большими кипарисами в саду. Вдруг вошли жандармы и без всякого предупреждения или объяснения окружили Долабеллу и, приставив револьвер к виску, чтоб он не сопротивлялся, надели ему ручные кандалы.

— В чем мое преступление? — спокойно спросил Долабелла.

Жандармы ответили только ругательствами, и двое увели его через садовую калитку, оттолкнув ребенка, а остальные принялись шарить по всему дому.

— Будь покойна, милочка; я вернусь через час. Это недоразумение, — сказал отец.

Садовая калитка закрылась за ним, и девочка осталась одна. А вооруженные люди принялись ломать замки и вынимать все, что было в шкапах и комодах. Письма и документы они сложили вместе и опечатали.

Однако, отец не вернулся ни через час, ни через день, ни через неделю, ни через месяц. Его увезли в другой город, чтобы предать военному суду. Семья узнавала о нем что-нибудь только по слухам, по рассказам друзей да по газетам.

Все это происходило в девяносто четвертом году девятнадцатого века в Ломбардии. Люди боялись выказать Долабелле сочувствие, чтобы, в свою очередь, не подвергнуться подозрению, обыску и аресту.

Маленький городок Галларата утратил значительную часть прелести, которую имел в старое время. Однако, здесь еще можно найти старинные уголки и красивые расписанные дома.

За городом до сих пор тянется во всей красе и свободе необъятная песчаная степь, поросшая вереском. Дым фабричных труб клубится над городом, крикливые продавцы и суетливые чиновники снуют по улицам, но никакой шум и смрад не доходит до обширной безмолвной степи, где чувствуется только запах цветов и травы, слышится лишь жужжание пчел да пение птиц.

Перед арестом отца Пальма проводила самые счастливые часы своей жизни в степи.

Отец ходил туда читать свои любимые книги и составлять речи, которыми он зажигал сердца и возбуждал умы городских рабочих — ткачей, прядильщиков, стекольщиков, слесарей, столяров.

Пальма горячо любила родную степь с белыми цветочками и запахом меда и всегда носила на груди или за поясом веточку вереска. Когда она бывала в городе, эта веточка напоминала ей белое море цветов, живительный аромат степи, ясное лазурное небо, коршунов и ястребов, парящих в высоте, жаворонка, гнездящегося среди вереска, зайца, подгрызающего его корни.

С тех пор как Пальма осталась одна, мать ее не пускала в степь.

— Без отца ты заблудишься в этой дикой местности, — говорила она.

Пальма отвечала:

— Нет, я и в темную ночь найду дорогу.

— Кто ж тебе ее покажет?

— А кто ее показывает земляной мышке или кроту?

Пальма тосковала по степи. Она привыкла к ее тишине, необъятному простору и сладкому аромату.

Однообразно тянулись долгие дни. Известий они не получали. Полиция заходила к ним в дом, когда вздумается, перехватывала письма с почты и осматривала шкапы и сундуки.

Девочка смотрела на приходивших жандармов с такою ненавистью, что они не раз грозили ей.

— Придушить бы этого щенка, — говорил офицер.

Однажды мать и дочь прочли в газетах, что Долабелла бежал из миланской тюрьмы, где он сидел уже несколько месяцев в ожидании суда.

Лицо Пальмы так преобразилось, что жандармы, удвоившие надзор за домом, говорили:

— Ага, девчонка знает, где он!

Но ни она, ни мать этого не знали. И только во мраке ночи в своей спальне они решались шепнуть друг другу:

— Мы о нем услышим… Может быть, увидим его… Он решится на все, чтобы нас проведать, если будет жив.

А Пальма думала: "Если он вправду спасся, то, должно быть, находится в степи".