Степь

Насте шла эта прическа. Теперь можно было рассмотреть ее лицо: от левой брови к линии роста волос тянулась аккуратная вена, серые глаза сияли. Она была красавицей. Ее витальность и бесстрашие одновременно пугали и очаровывали меня. Весной она купила бирюзовый ретроскутер и мы, напившись водки, ездили на нем по ночам. Летом она принципиально не носила нижнее белье, и, когда на большой скорости ветер поднимал широкие воланы ее юбки, Настя от души смеялась: то ли оттого, что прохладный воздух ласкал ее промежность, то ли от мысли о том, что ее вульву может видеть каждый желающий. Однажды, напившись текилы, она пыталась переспать со мной. Но мне не нравилась эта идея. Я была трезвой, и ее пьяный напор расстраивал меня, я не хотела темных последствий этого секса. Настя снимала комнату между Чистыми прудами и «Сухаревской», я часто оставалась у нее на ночь, и мы спали вместе. У нее было тугое коричневое тело, мне нравилось на нее смотреть и чувствовать ее запах.

Перед сном она рассказывала о своих мужчинах и показывала мне репродукции полотен эпохи Возрождения. Она говорила со мной так, как молодая мать говорит со взрослой дочерью. От этого мое смятение набухало, внутри меня что-то скручивалось и, напрягшись, выдавало все тепло, что у меня было. Я посвящала ей всю себя, oна могла забрать у меня что угодно. Она говорила, что ей снилось, что я ее дочь, и гладила меня по голове. Говорила, что я красивая, но я ей не верила. Мне казалось, что она видит мир красивым, потому что сама придумала себе эту красоту. Я видела мир тяжелым и серым. Меня пугало будущее и подавляло прошлое. От этого я не могла ощутить настоящее.

В дни, когда я не была с Настей, я лежала в общежитии и смотрела в потолок. Пока соседок не было, я не включала свет и наблюдала, как время белого дня кончается и приходят едкие синие сумерки. Я с детства имела привычку наблюдать за светом, его невозможно было постичь и остановить. Он был прекрасен, и мне было не жалко времени его наблюдать. Я лежала в общежитии, смотрела на свет и чувствовала, как все внутри меня размякает, становится безразмерным и горячим. Внутри моего живота была розовая хлябь, готовая принять в себя все. Она поглощала меня, или, может быть, это я становилась ею. Я чувствовала, что то, что происходит со мной, называется созреванием, становлением женщиной. Я хотела стать такой, как Настя, но понимала, что это невозможно. От этой мысли мне становилось тесно в самой себе. Наступал темный вечер, и соседка по комнате без спроса включала свет, ей нужно было ужинать и читать Гесиода. Мне тоже нужно было читать Гесиода. При свете и людях я не могла быть розовой хлябью и думать о Насте. Поэтому я включала свой ноутбук, заходила на Lib.ru и читала «Теогонию».

Для отца она была женщиной, которая ловко водит машину, а значит, была больше чем женщина. Компания лесбиянок на «Пушкинской» были женщинами, которые бесстрашно присваивают мужские паттерны поведения и занимаются сексом с женщинами. Хотя они и были для него менее привлекательны, чем Настя, они бесспорно заслуживали его уважения и интересовали его. Наблюдая за ними, отец допил уже выдохшееся пиво и с сожалением отметил, что это не пиво, а кислая моча. Он спросил меня, до которого часа пускают в общагу, я ответила, что до двенадцати, но я поеду к Насте. Услышав ее имя, отец оживился и настоятельно попросил передать Насте арбуз и виноград из сегодняшней покупки. Я не спорила, ягод было много, и мне одной их было не съесть.