Степь. Кровь первая. Арии (СИ)

Роды были болезненными, но Зорька с удивлением отметила, что ожидала чего-то значительно хуже. Девочка родилась здоровенькая, без изъянов и сразу красивая, в чём ни роженицу, ни повитуху даже уговаривать не пришлось. Радовались обе. Хотя, что там могла разглядеть слепая Хавка, не понятно, да и Троица с ней. Девочку назвали Утренняя Звезда или просто Звёздочка.

Шум вернувшейся ватаги Зорька услышала лишь пару седмиц спустя после родов, но муж к ней так и не зашёл. Попытался разок, но Хавка грудью встала с той стороны прохода, все рычания атамана однозначно разбивая об "Нельзя!". Долго ему что-то объясняла о нелюдях, стращала, запугивала, но в конце концов всё же уговорила.

А дальше произошла настолько неожиданная вещь, что в голове у Зорьки так и не уложилась до конца её дней. На сороковой день, когда дочь превратилась из нелюдя в человека и радости Зорькиной не было предела, так как банное задержание её закончилось и всё обошлось, как нельзя лучше. Хавка, плача от счастья за своё потомство, взяла и померла. Произошло это как-то буднично и Зорьке по началу показалось всё это не по-настоящему. Она так шутливо подвинула их на край лежака, сама шустро устроилась на нём, вытянулась, глазки закрыла, не переставая улыбаться и проговорила, довольная, бодрым голосом:

- Раскуманиватся ни смей, так повязь со мной останится. Только ты меня в реку схорони, чтоб к Дедам попала. Прощайте, девоньки, мои.

Глубоко вздохнула, выдохнула и всё. Зорька хотела какую-то шутку отпустить, мол ты ещё нас переживёшь, но осеклась. Померла Хавка.

Зорька похоронила её, как та и просила, притом лично выехав на атаманской колеснице до реки, лишь на пару с колесничим, настояв на этом, и воспользовавшись замешательством мужа. Индра был в каком-то странном состоянии. Он проявлял и радость и даже признаки простого человеческого счастья от держания своего первенца на руках, тут же сквозила воздержанная "нетерпёжность" соскучившегося мужчины по своей женщине, всё это сверху накрывало неясное чувство тревоги и непонятно откуда взявшейся ощущение скорби по умершей вековухи и самое главное, что его подкосило - это удивление поведением Зорьки. Он просто не узнавал её. И это не от того, что она похудела и осунулась лицом, она изменилась внутренне. Он даже высказал ей вкрадчиво предположение, что её эта старая ведьма подменила, потому что это была не Зорька. Вошла, мол, в шатёр девка, девкой, а вышла бабой, да ещё нет, нет да в глазах эдакая матёрость сверкает. Было видно по нему, что это напрягало атамана, беспокоило. А когда она нахрапом, просто потребовала дать ей возничего с колесницей, как само собой разумеющееся, ибо обещала Хавке, а обещанное следует выполнять, он спокойно и даже покладисто согласился, будто это не жена просила, а один из его ближников, которому в таком деле и отказать нельзя. Только когда она уже покинула лес, он вдруг опомнился, спохватился, как бы приходя в себя от дурмана и кинулся с двумя колесницами вдогонку. Не для того, чтобы остановить, а лишь прикрыть в случае чего. Но ничего не произошло, а атаман даже не стал приближаться к реке, наблюдая, как Зорька топит труп из далека. Лишь вечером, когда она покормив убаюкала ребёнка и пришла к нему, она на какое-то время вновь стала прежней Зорькой, щебеча по девичьи ему на ушко о том, как соскучилась да ласкалась, как это делала прежде.

Она отходила от этого непонятного, чужого для Индры состояния постепенно, но отходила. Он с утра до вечера пропадал на строительстве внешнего ограждения, в виде высокого частокола, кроме этого ещё занимался кучей дел. Приходил к ней уж затемно уставший и она, всячески помогая скинуть заботы и тревоги, усталость и озлобленность, сама вылезала из той скорлупы отчуждённости, в которой прибывала всё последнее время, начиная с Сорок. Она вновь поверила в него и забыла наставления Хавки. Всё может быть и наладилось бы, но судьба настырно вновь и вновь окунала её в говно жизни.