Степь зовет

Яков Оксман зорко приглядывался к тому, что творится кругом. Он видел, что фундамент подрыт со всех сторон, что уже одна за другой рушатся стены, и, тоскуя всей душой по старой, крепкой, хозяйской жизни, чувствовал, что, должно быть, ее уже не вернуть. А расставаться с ней не хотелось, ох как не хотелось…

Новый порыв ветра заставил его прийти в себя. Он потер лоб рукой, точно припоминая что-то.

— Забыл поставить подпорки в саду… Такой ветер, а ветки не подвязаны. Что делать с садом, а, Юдка?

— Стрясти! — с неожиданным азартом прошептал Юдл. — Чего вы ждете? Стрясите яблоки. Слышите? Половину перетащите ко мне в клуню, у меня будет цело…

Оксман пристально посмотрел на него.

— Скажи мне, Юдл, ты таки совсем не боишься?

— Я? Чего мне бояться?

— Ой, Юдл, Юдл! Смотри! Если будет коллектив, хлебнешь и ты горя…

— Я?! — Юдл вскочил. — Скорее они у меня заплачут…

Он беспокойно повертелся по клетушке, потом вдруг вытащил из коробка спичку, зажег и наклонился к Оксману.

— Вот так…

— Ты что?

— Да ничего… — И крутнул спичку пальцами, погасил. — Ничего… Огонек — хорошее дело. Вот в успеновском коллективе, к примеру, помните?

Оксман теребил жидкую бородку. Он и хотел что-то сказать и боялся чего-то — того ли, что в нем самом шевелилось, другого ли… Сейчас больше всего хотелось Оксману убраться отсюда. Он наскоро попрощался и пошел к двери.

— В Успеновке? — бормотал он уже на ходу. — Постой! Кто это из Успеновки работал у меня прошлым летом?

Второпях он запнулся о порог, ушиб ногу, но быстро засеменил дальше, стараясь не оглядываться на Юдла. — Вы огородами, реб Янкл, огородами… Так оно спокойнее.

Проводив Оксмана, Юдл заложил дверь ломом и вошел в комнату. В лампе выгорел керосин, и обуглившийся фитиль коптил так, что стекло стало черным.

Иоська уже спал. Бумага, на которой он писал лозунг, свалилась на пол. Юдл поднял ее, прочел и аккуратно разложил на столе, чтобы не маралась.

Загасив лампу, он улегся рядом с женой.

— Мы еще посмотрим, слышишь, Добця? Ну-ка, придвинься! Мы еще посмотрим, как оно обернется…

10

Хутор спал, а в красном уголке все еще светились окна.

Собственно, обо всем уже договорились, и Хонця готовился идти в Ковалевск просить, чтобы колхоз «Нове життя» передал на время трактор бурьяновскому коллективу. Но напоследок снова разгорелся спор о жеребятах. Матус, заведующий кооперативной лавкой, присланный в Бурьяновку год назад, шагал из угла в угол и раздраженно говорил:

— По-вашему, если польет дождь, тоже кулаки будут виноваты, так, что ли?

Глупости! — сердито отозвалась Элька. — При чем тут дождь? А жеребята сами из загона не выскочили, их кто-то нарочно выпустил, чтобы сорвать собрание.

— Только так, — поддержал ее Хонця.

— Так это или не так, мы все равно не узнаем. «А главное — вот я вам что скажу, ну, провели бы этот сход, ну, и что? Вы думаете, народ так и повалил бы в колхоз? Тоже мне колхоз, курам на смех! Что у вас есть, какая база?

— Вот же Хонця идет за трактором.

— Еще вопрос, получит ли он его, — это раз. А второе: опять-таки, что из того, если даже будет трактор? Все равно такой мужик, как, к примеру, Калмен Зогот, не пойдет к вам в колхоз. Простой расчет: у него пара коней, лобогрейка, охота была делиться с голодранцем вроде Коплдунера…

— Ну, ты полегче! — заметил Хома Траскун.

— Я ему не в обиду, а для примера. Сами видите, не то что Калмен Зогот, — даже Микита Друян, Додя Бурлак и те не идут, потому что хоть паршивенькое хозяйство, да свое, и дарить его никому не интересно. Другое дело, будь у нас колхоз как в Ковалевске. В такой бы каждый с милой душой. А тут… Когда даже у самого председателя хата разваливается… Кто с ним будет считаться, с таким председателем? Курам на смех!

— Послушай, — Хонцина колючая бородка угрожающе встопорщилась, — шел бы ты лучше в свою лавку, подмокшими спичками да прелой махоркой торговать… Интересно, зачем ты в партию вступил?

— Не зря к нему Симха Березин подлаживается, — вставил Хома, зевнув в кулак.

Матус вспыхнул, как охапка сухой соломы.

— Я за Перекоп воевал! Я докажу, у меня документы есть! Нечего пороть горячку, никто не знает нашего мужика лучше, чем я. Мужик любит…

Коплдунер сидел бок о бок с Элькой. Вид у него был горделивый. Шутка ли, его, комсомольца, позвали наравне с коммунистами решать важные вопросы. В памяти вставал тот вечер, когда Элька появилась здесь в первый раз и он до поздней ночи гулял с ней по улице, и чувствовал, что в хуторе стало веселее… Но с той минуты, как Матус назвал его голодранцем, Коплдунер помрачнел, все искал случая похлеще ему ответить — и не решался. Наконец он не выдержал.

— Я хочу сказать… — Элька ободряюще кивнула ему головой. — Может, Матус и воевал за Перекоп, я не знаю. Но Хонця правильно про него сказал, я согласен. Пускай я голодранец…

— Обиделся!

— Подождите, Матус, вы уж тут много наговорили…

— Пускай я голодранец, но руки у меня есть? Руки у меня есть, я спрашиваю? На кулака я работал? Так почему я не могу работать на колхоз?

Элька встала и с улыбкой тронула его за плечо.