Степь зовет

— Лодырь? — повторила Элька с такой ненавистью, что Симха вздрогнул. — Хома Траскун, значит, лодырь? А Калмен Зогот? У него какое богатство? Он тоже лодырь? И Триандалис лодырь, и Омельченко, и Додя Бурлак, и этот вот… и он… и он — все вы лодыри? Так хочет Симха Березин. Худобы у вас нету, в клунях у вас пусто — вот вы и лодыри, один Симха Березин хозяин. У него со стола не сходит белый хлеб, у него полон двор скотины и клуня ломится от зерна. Богато живет, ничего не скажешь! И он и Яков Оксман… Но, может, вы вспомните, хуторяне, кто из вас работал на них? Может, вспомните? Или не было этого?

Глухой рокот наполнил душную, накуренную комнату.

— Хуторяне! — Элька подалась вперед. — Товарищи! Пришло время положить конец! Хватит Оксманам и березиным жить за ваш счет, покончим с кулацкой эксплуатацией раз и навсегда! Для чего вы держитесь за свою бедность? До каких же это пор? Что нам говорит наша власть и наша партия? Очень просто: «Объединяйтесь — и мы дадим вам машины». Вот вам МТС… Вот вам тракторы, льготы разные… Работайте сообща и живите как люди…

— Ну, а я вам вот что скажу, — поднялся неожиданно Калмен Зогот. — Пусть Симха считает нас лодырями, как-нибудь переживем… Товарищ Руднер, запишите меня.

— Калмен! — охнула его жена в задних рядах. — Горе мне! Что ты делаешь, Калмен?

— Товарищи, — Элька летела как на крыльях, — Калмен Зогот с нами! Калмен Зогот человек понимающий… Мы тут с вами такую жизнь построим, какая никому и не снилась…

— И меня пишите! — крикнул Микита Друян.

— И меня, Додю Бурлака…

— Запишите меня, Антона Слободяна.

— А я что, последний человек на хуторе?

— Меня почему не записываете?

— Меня!

— Товарищи, — продолжала Элька, — под Жорницкой горкой лежит оксмановский клин. Он его взял в аренду. У кого, спрашивается? У вас же! Этим летом он его не засеял, земля пустует. Хлебозаготовки он сорвал…

— Ну, это вы зря! — крикнул кто-то.

— Я тоже так считаю, — вмешался вдруг Калмен Зогот. — Хлеб Яков Оксман сдал полностью, честь по чести. Все знают.

— Верно, Калмен! — поддержал его тот же голос.

Элька почувствовала, как ее воз, уже почти достигший вершины, вдруг застрял и медленно покатился назад. Мелкая испарина выступила у нее на лбу.

Вдруг в тишине раздался визгливый голос Риклиса;

— Люди, айда резать Оксмана! Мы же его хлеб жрали! И долги не надо будет отдавать!

Риклис еще что-то кричал, но голос его утонул в невообразимом шуме. Хуторяне с криками и бранью вскакивали с мест и чуть не с кулаками подступали к Риклису. Застарелая боль, ненависть, обида за годы нищеты, за тяжкий труд на чужой земле вырвались наружу.

— Заступник кулацкий, баламут! Еще над нами издеваешься?

— За сколько Оксман тебя купил?

— Восемь лет я у него спину ломал…

— Он — восемь, а я — все шестнадцать…

— Кровь наша у них в амбарах лежит!

— Надо раскулачивать Оксмана! Без всяких!

— Правильно!

— Товарищи! — взметнулся высокий голос Эльки. — Об Оксмане мы сегодня же примем решение. А теперь, кто хочет войти в колхоз, подымите руки.

В тесной комнате вырос лес рук, натруженных, покореженных рук с въевшейся в кожу и ногти черной, жирной землей. Шум перешел в тихий гомон и замолк совсем.

— Значит, все? — Элька обвела собрание почти растерянным взглядом. — Все… Кроме… Кто это там?

Шефтл Кобылец, стоявший у двери, угрюмо вертел в руках цигарку. Что-то оборвалось у Эльки в груди, и она с трудом выговорила:

— Кроме одного… Кроме Шефтла Кобыльца… Она тряхнула головой и торопливо продолжала, словно боясь, чтоб ее не перебили:

— Теперь, товарищи, вот что — есть предложение раскулачить Оксмана и Березина. Кто за то, чтоб раскулачить Оксмана?

Собрание ответило единым возгласом одобрения.

— А Березина?

— Раскулачить!

Темные, как земля, тяжелые, узловатые кулаки дрожали в воздухе.

— Товарищи! — зычно крикнул Коплдунер. — Предлагаю спеть «Интернационал»!

Коплдунер запел оглушительным басом, собрание подхватило. Элька медленно пригасила огонь в лампе. Хуторяне гурьбой повалили из красного уголка.

Яков Оксман ввел в клуню вороного жеребца и притворил дверь. Нехама вышла за ворота.

— Спасать, что только можно, — шептал Оксман трясущимися губами. — Дожил, нечего сказать… Последним старостой был на хуторе, а теперь, видно, последним хозяином буду…

«Что он там возится без конца? — думала Нехама. — Сказать ему, чтоб купил ситца и тюля на занавески или нет?» Она перевела взгляд с вишенника на смутно белевшую в темноте дорогу.

Ей показалось, что гул стал слышнее, даже будто бы поют. Внезапно окна в красном уголке погасли. А через минуту она увидела, как вверх по улице, прямо к их дому, двигается беспорядочная темная масса.

— Ой, горе мне! — простонала она и, роняя на бегу платок с плеч, кинулась к клуне.

28

Просторный оксмановский двор был полон хуторян.

Распахнули настежь ворота и скопом повалили в клуню.

Хонця зажег спичку. Около телеги, доверху груженной мешками с зерном, ошалелый, метался Оксман. У дышла стоял вороной и обнюхивал кучу мякины.

Коплдунер снял с коня упряжь и шлепком выгнал его из клуни.

— Нынче, брат, ты никуда не поедешь…