Степан Буков

Мог я ее в любой дом вселить. Но она не пожелала. Привела к тому разваленному и начала там убираться. Ну мне что? Уговаривать средств нет, немецкий тоже не понимает, раз глухая. Мое дело - сопроводил, и ауфвидерзеен. Но все-таки потом наведался, вот с товарищем Дзюбой, он там стенку порушенную из кирпича восстановил, отштукатурил, раму, стекла вставил, душевность проявил.

- Да это я так, со скуки, - сконфуженно сказал Дзюба. - Разве это ремонт? Так, халтура. Времянка.

- Значит, обеспечили. Чего же она тогда каждый день к комендатуре ходит, выслеживает?

- Ничего она не выслеживает, - сердито сказал Дзюба. И, кивнув на Лунникова, пояснил: - Вот его ищет, дожидается. А он к ней как чурка бессмысленная.

- Чего ж так?

- Не хочу голову ей морочить, - сухо произнес Лунников. - И себе тоже.

- Если б нормальная была, так ты бы не пренебрег.

- Связистки, как он явится, сразу суетятся, губы себе мажут. Видный парень.

- Она к нему не так. Из благодарной душевности, - резко прервал Дзюба.

- Так из каких она все-таки?

- Из каких бы ни была, а раз к советскому солдату тянется, значит, осознала.

- По женской линии!

- Если б чего против нас таила, ушла бы в любой союзный сектор, там гитлеровцам приют обеспеченный. Значит, не из них.

- Тоже правильно.

- Ты чего, Лунников, молчишь?

- А что он тебе докладывать обязан? Дело личное - переживает. Как и следует по-человечески. Задела она его, видать, тоже.

- Задела! - сказал Лунников гневно. - Ну и что, не отрицаю, задела, прямо перед всеми говорю. Ну и все! Ну и точка...

- А как зовут, хоть знаешь?

- Шарлотта.

- Изъясняешься с ней как?

- Пишу, и она пишет.

- Про родню спрашивал? Одной инвалидке тяжело. Может, есть кто из родни?

- Нету, одна.

- Плохо.

- С питанием у нее как?

- Ношу, - сказал Дзюба.

- А почему ты, а не Лунников?

- От него не берет.

- Гордая!

- Верно, хочет, чтобы просто так заходил.

- А от тебя берет?

- В обмен за вещи.

- И ты, гадюка...

- Тихо, - грозно сказал Дзюба. - Тихо. - Вздохнул, выдохнул, потом объяснил: - А как я с ней препираться буду? Беру. Перед уходом вещь куда-нибудь украдкой сую. Моя задача какая? Чтобы сыта была.

- Правильная твоя тактика. Извиняюсь!

- Все-таки ты, Лунников, ситуацию продумай. Отпихнуть человека просто. Для этого ни ума, ни души не требуется. Если понадобится в наряде тебя подменить, говори - обеспечим увольнительную.

Лунников никогда не испытывал робости в общении с людьми. Даже с высшим начальством он держал себя свободно, с оттенком развязности. Это ему дозволялось, слава отважного разведчика сопутствовала ему.

В подразделении он дружил со всеми, не чувствуя ни к кому особой привязанности.

На фронте его знали как беспечного весельчака, ибо, возвращаясь из разведки целым, он предавался шумной радости, располагая бойцов к себе удальством и шутливостью.

С местным немецким населением держал себя с подкупающей простотой, дружелюбием, уверенный в том, что никто из своих не посмеет упрекнуть его, будто он "ластится к фрицам". Чистосердечно откликался на просьбы немцев и радовался, когда их выполнял. Радовался так же, как радовался еще недавно захвату стоящего "языка", удачной операции в тылу.

Лунников доложил Букову, кто эта немка и почему она приходит каждый день к дверям комендатуры.

Буков выслушал внимательно.

- Я в твое личное вникать не желаю, - сказал он. - Но если эту глухую немецкую гражданку на улице по дороге в комендатуру машина сшибет - твоя ответственность.

- А что я могу сделать?

- Дам тебе наряд, и все.

- За что?

- Будешь сопровождать гражданку до армейского госпиталя и обратно, на лечение, на основании рапорта товарища Дзюбы.

- Настукал!

- Доложил по форме, как положено. - Буков пояснил: - В комендантской инструкции записано; вникать в нужды населения, оказывать по возможности содействие. Вот я по инструкции и действую.

- Душевный вы человек, товарищ младший лейтенант!

Буков рассердился:

- Приказ дан. Почему не по форме реагируете?

- Виноват, товарищ младший лейтенант!

Лунников вытянулся и щеголевато, с особым вывертом поднес ладонь к фуражке.

Глядя пристально на Лунникова, Буков произнес хмуро:

- Встрепенулся! Кавалер орденов! Ну, кругом арш!

И когда Лунников вышел, Буков расстегнул карман гимнастерки, вынул фотографию Люды из ее комсомольского билета, покоробившуюся, коричневую от засохшей крови.

Эту фотографию он получил от моториста Игумнова, который сообщил в письме, что еще во время прорыва Люда была тяжело ранена и он взял ее документы. Но поскольку сам был ранен, обгорел в танке, кто из зенитчиц погиб, установить в точности не смог. Эту приписку Буков воспринял как соболезнование солдата солдату.

Когда Дзюба доложил Букову о глухонемой немке, тот сказал сердито:

- Спас ее Лунников, ну и правильно. А то, что она теперь вяжется к нему, это отставить.

- А если она от сердца?

- Бдительность утрачиваешь, товарищ Дзюба.

- Бдительность при мне.

- Что-то не заметил.

- Вот и обратил ваше внимание. Потолковали бы вы с ней, товарищ младший лейтенант.

- С глухонемой?

- А вы с карандашом и с бумажкой.

- Неловко. Вроде допроса получится.

Дзюба рассмеялся, сказал, торжествуя?

- Именно!

VI