Степан Халтурин

Всякое учение имеет своих апостолов. В конце 60-х и начале 70-х годов появились и апостолы народничества. Они не были оригинальны в своих отправных теоретических построениях. Крестьянин-социалист, крестьянская община — зародыш социалистического общества, капитализм в сравнении с феодализмом — регресс и несчастье — эти мысли еще раньше высказывали и Герцен и Чернышевский. Теоретики народничества Лавров, Бакунин, Ткачев только односторонне развили их, усугубив заблуждения великих русских демократов-революционеров. И беда этих теоретиков заключалась в том, что они не хотели поглядеть вокруг себя, а оглядывались назад, на своих духовных учителей. Но Чернышевский и Герцен заблуждались, идеализируя крестьянина потому, что в 50 — 60-х годах в России не было еще промышленного капитализма, не было и промышленного пролетариата. В 70-х же годах Россия развивалась как буржуазная страна, а нарождавшийся рабочий класс уже заявил о своем существовании первыми стачками и забастовками. Народники закрывали глаза перед видением капитализма. «Нет, — твердили они, — России уготовлен иной путь, нежели западным капиталистическим странам. Пусть она отстала, но отсталость счастье России». «Лучше отсталость, чем капиталистический прогресс». Отсталость сохранила России общину, а из общины вырастет социализм. Осматриваясь вокруг, народники замечали только то, что им хотелось видеть, — покосившиеся крестьянские хибарки, клочки надельной земли, первобытную соху. Фабричные же трубы, железные дороги, вывески промышленных банков, акционерных обществ не попадали в поле зрения этих людей.

«У нас под самым Петербургом, — писал Михайловский, — существуют деревни, жители которых живут на своей земле, жгут свой лес, едят свой хлеб, одеваются в армяки и тулупы своей работы, из шерсти своих овец. Гарантируйте им прочно это свое, и русский рабочий вопрос решен». Даже в общине, которой народники уделяли столько внимания, они не замечали никого, кроме этого «чудесного, душевного социалиста-крестьянина»; от кулака-мироеда народники отворачивались, его игнорировали как «нехарактерное», как «диссонанс» в стройной симфонии крестьянского социализма.

Тысячи молодых, ищущих, искренних в своих устремлениях людей, вырвавшихся из душных горниц поповских домов, затхлых помещичьих заповедников, чиновничьих квартирок, крестьянских изб, зачитывались Чернышевским и Добролюбовым, восторгались Лавровым и Михайловским, благоговели перед Бакуниным. Они жаждали дела, они любили свою страну, свой несчастный народ — во имя ее, во имя него они готовы были на подвиг, на борьбу, на смерть. Этих людей называли разночинцами. Они получили образование, но жили за счет своего труда, не эксплуатируя чужой. Им казалось, что они в долгу у народа и должны вернуть ему свой долг. Но как? Лавров подсказал им в своих «Исторических письмах»: вы интеллигенты, вышедшие из разных классов, значит вы стоите вне классов, не связаны с политическими учреждениями страны. Так вырабатывайте общественные идеалы, основанные не на классовых предрассудках, а на принципах разума и справедливости, несите их в народ. Народ без вас — толпа с «наклонностью к подражанию и повиновению»; он масса, которая «любит без толку и ненавидит без причины и слепо движется в том или другом направлении, данным каким-нибудь ей самой непонятным толчком».

Этими новыми идеями вы, «критически мыслящие личности», расплатитесь с народом за то, что, когда вы учились, народ вас кормил, одевал, когда вы думаете, он работает; за то, что вы получили знания, лишив этих знаний народ.

С восторгом подхватили юноши этот призыв, — они герои, они двигатели и рычаги истории, они оплатят «неоплатный долг» народу, сольются с ним, поднимут «крестьянство на социалистическую революцию против основ современного общества»[1].

Все эти мысли, пламенные, свободолюбивые, рождались в. холодной утробе Петербурга и бурными потоками растекались по России. Никто не организовывал тогда партии, ведь партия — авангард класса, а разночинцы считали себя вне классов. Но без партии нельзя основать настоящего революционного движения. Об этом не думали. Движение было — движение молодых, пламенных сердец.

Спорили не об организации, а о тактике. Бакунин занимал мысли этих «homo sapiens». О его раскольнических действиях в I Интернационале еще не знали, да к тому же Интернационал — организация пролетариев, а рабочие — это будущее Европы. В России человек будущего — крестьянин. Бакунин же звал идти в народ, к крестьянину. Нечего крестьян учить социализму, они сами кого угодно ему обучат. Нечего ждать, готовиться, пропагандировать идеи революции, нужно прийти в деревню и агитировать крестьян подниматься на бунт. «А русский крестьянин, — заявлял Бакунин, — всегда готов к восстанию, как пушкинский Онегин к дуэли». Поднимутся сначала отдельные бунты, затем они перерастут во всероссийский. Как просто! А главное — можно действовать. Это подкупало молодость, революционная интеллигенция готова была взять на себя роль «коллективного Стеньки Разина».

Вятское земское училище.