Степан Халтурин

— Господа, господа! Я категорически протестую и прошу, милостивые государи, покинуть приемный покой, ведь это же больница, господа…

Халтурин вышел вперед.

— Мы сами положим наших товарищей на койки. Куда нести?

Доктор замахал руками. Рабочие двинулись к двери.

— Хорошо, хорошо, господа, прошу минуту обождать. Я сейчас прикажу санитарам снять с кроватей простыни, чтоб их не запачкали, — доктор ткнул пальцем в измазанные сажей и маслом куртки рабочих.

— Что? — Халтурин одним прыжком подскочил к доктору, схватил его за халат и с силой оттолкнул от двери. Врач отлетел к стене. — Идемте, братцы, и без этого слизняка койки раздобудем, ишь, измывается над рабочим человеком, ему простыни жаль… А искалеченные люди могут и на голых досках полежать? Вот оно, барское презрение к нам, попомните его, товарищи!

Пострадавших устроили. Пока фельдшер отпаивал валериановкой плачущего врача, Хохлов и Петерсон заставили Халтурина выйти из больницы черным ходом, у подъезда уже хозяйничала полиция.

* * *

Николай Сергеевич Русанов, купеческий отрок лет восемнадцати, потолкавшись в местных народнических кружках, поспешил покинуть вольные отеческие хлеба в орловском захолустье и перебрался в Петербург с тем, чтобы не только учиться в Медико-хирургической академии, но и окунуться в кружковую жизнь столицы. Как истинный «нигилист», Русанов поселился на пятом этаже под крышей трактира «Выборг» на Выборгской стороне, заняв крошечную комнатушку, в которой едва помещались стол, кровать и один стул. Хозяином квартиры был добродушный, флегматичный немец, слесарь с патронного завода.

Через своего давнишнего знакомого по Орлу, Арцыбушева, Русанов сошелся с сыном богатого московского купца Мурашкинцевым. «Купец купца разглядел с другого конца». Мурашкинцев очень скоро свел «марксиста» Русанова со своими приятелями-лавристами и несколькими рабочими из «числа выдающихся».

Николай Сергеевич стал посещать их собрания и вскоре познакомился со Степаном Халтуриным. Халтурин, решив испытать пропагандистский пыл Русанова, поручил своему другу и помощнику Хохлову ввести его в рабочую среду.

Немного окая, Степан напутствовал рвавшегося к пропагандистской деятельности студента.

— Ты сначала, Сергеич, присмотрись к народу, а потом, может быть, тебе и удастся поговорить кое с кем по душам-то.

7 декабря, сидя в своей голубятне на пятом этаже, Русанов с тоской поглядывал в маленький и почему-то незамерзший «глазок» окна. Из заводских труб Выборгской стороны дым колоннами поднимался к тусклому небу и только там, в неясном мареве лучей заходящего солнца, попадал в легкие струи воздуха и уплывал куда-то за Неву.

«Сейчас Хохлов за мной явится, пойдем за Нарв-скую или на Шлиссельбургский тракт, а пальто у меня на «рыбьем меху» и в кармане гривенник, на извозчика не хватит», — поеживаясь от холода, невесело думал Русанов.

За стеной у хозяев послышался шум. Это вернулся с завода слесарь. Его густой бас звучал через стенку, как глухие удары по пустой бочке, и разобрать слова было невозможно, да Русанов и не прислушивался. Вдруг заголосила хозяйка, ее вопли походили скорей на причитания плакальщицы, нежели на слезливый гнев обиженной супруги. Русанов тревожно встал со стула и отошел от окна, когда дверь открылась, и хозяин, бледный, прямо с порога, проговорил:

— У нас на заводе беда. Взорвался цех запальных трубок, много убитых, обожженных, раненых.

Хозяйка продолжала голосить, и теперь через открытую дверь можно было разобрать, что она жалуется на свою судьбу и мужа, который непременно взорвется и не до смерти, а так, чтобы обузой ей на руках всю жизнь быть.

Русанов был ошеломлен внезапным сообщением, воплями хозяйки и видом, страшным, растерянным видом этого добродушного немца, едва выдавившего из себя несколько слов.

Теперь Русанову было не до мороза, ведь Хохлов работал тоже на патронном.

«Жив ли Хохлов, знает ли о несчастье Степан, нужно бежать к нему», — эти мысли вихрем пронеслись в голове.

Схватив шапку, на ходу натягивая рукава пальто, Русанов опрометью бросился к двери, непочтительно оттолкнув остолбеневшего от удивления хозяина.

На улице мороз сразу перехватил дыхание, залез под ветхое пальто, быстро изгоняя накопленные дома запасы тепла. Но Русанов мчался, не замечая мороза, людей, скользя по обледенелым дощатым мосткам тротуара, которые даже на двадцатиградусном морозе нет-нет да и обдавали прохожих потоками никогда не замерзающей вонючей жижи, пропитавшей насквозь почву «Северной пальмиры».

Халтурин недавно сменил квартиру и жил на Саратовской улице вместе с двумя рабочими-путиловцами.

Комната была большой и пустынной, три кровати, стол, несколько стульев — и это все. Кровати аккуратно застелены, на столе порядок, видно, что и тем и другим хозяева пользуются только по необходимости, зато подоконники двух больших окон завалены книгами, номерами «Отечественных записок», какими-то бумагами.

Когда Русанов влетел к Халтурину, там уже сидели Хохлов и Петерсон.