Степан Халтурин

— Видите ли, Рейнштейн хоть и сообщил, что его «с почетом встречали в рабочем союзе», но воротилами его назвал Гинзбурга и Семеновского. По нашим же сведениям, и тот и другой либералы из числа безвредных интеллигентов и к союзу отношения не имеют. Пусть Козлов несколько дней побродит по Питеру, а мы последим за ним, думаю, на след и наведет.

— Великолепно, Григорий Григорьевич, желаю успеха и поручаю вам лично осуществить эту операцию. Ха… ха… начало неплохое, мы с вами наведем порядок в России, молиться на нас будут!

«Старый дурак, на него молиться будут… А ведь и будут, к лику святых причислят, чего доброго, а меня, как Христа на кресте… Вот Судейкина в Киев упрятал, чует, что человек способный и опасный для его карьеры. Ладно, мы еще поглядим, кого к лику святых причислят…»

— Так точно, разрешите выполнять?

— Один вопросик, так сказать, деталька, Григорий Григорьевич. Вы Обнорского в лицо не знаете?

— Нет.

— А как же вы его встретите?

«Вот ведь лиса, хочет мой план выведать, а потом при случае во дворце хвастнуть».

— В поезде с ним едет жена Рейнштейна.

— О, да он с любовницами разъезжает!

— Думаю, что Рейнштейн преувеличил, его жена не любовница Козлова.

— Ха, ха… Григорий Григорьевич, с женой вы знакомы, надеюсь?

— Так точно, она наш давнишний и очень полезный агент.

— Да, да, я знаю, но опять баба. Это меня смущает.

«Что, съел, теперь не похвастаешься, во дворце на смех поднимут шефа жандармов, зависящего от осведомителей-баб».

* * *

Последняя станция перед Петербургом. Обнорский дремлет, откинув голову на спинку вагонной полки. Татьяна Рейнштейн смотрит в окно. На платформе трое мужчин подсаживают в вагон не старую еще женщину, вещей у них нет. Потом влезают сами. В коридоре слышно, как кондуктор говорит: «Ищите, господа, свободные места, скоро Петербург». Вдруг Татьяна Алексеевна широко открывает глаза: внимательно оглядываясь, по коридору идут Кирилов и Кутузова. Заметив Рейнштейн, останавливаются.

Татьяна Алексеевна быстро оглядывается на Обнорского. Тот спит, голова откинулась, седеющая борода смешно топорщится. Рейнштейн кивком указывает на Виктора Павловича и снова смотрит в окно.

Кирилов и Кутузова садятся в соседнее купе, двое их спутников проходят дальше по коридору и также усаживаются поблизости. Скоро Петербург.

* * *

Четыре дня прожил Обнорский у Петра Николаева на Старой Петергофской. Николаев, домашний учитель с «физиономией забулдыги», в пенсне, с крючковатым носом, косящим левым глазом, рассказал Обнорскому, что за сходку рабочих с фабрики Шау, устроенную на его квартире, был арестован, но выпутался. Обнорский решил переменить место жительства, как только разыщет Халтурина.

Но сразу к Степану не пошел. Четыре дня посещал «легальных» знакомых, ночевал у них.

28 января решил зайти к Халтурину, который жил теперь на 10-й линии в доме 37/3 вместе с земляком-столяром Швецовым. Только вышел из дома, как его окружили четыре жандарма. Подъехала карета.

* * *

Халтурин с нетерпением ожидал приезда Обнорского. Союз разворачивал свою работу, несмотря на аресты и строгости полиции. В его рядах уже насчитывалось более двухсот человек, а около двухсот были в «резерве», готовые в любой момент стать членами организации. Из Сормова писал Биткин, что кружки в Нижнем растут, рабочие знакомятся с программой союза и одобряют ее. Вот только с типографией никак дело не наладится. Обнорский конспиратор и почте ничего не доверяет, а оказии из Москвы не было уже давно. Там с ним Рейнштейн, и хотя Халтурин не знает его в лицо, но много слышал от Виктора Павловича об этом деятельном пропагандисте.

Из Варшавы дошли слухи, что там польские рабочие программу союза изучают, адрес приветственный послали. А здесь, в Петербурге, события нарастают с каждым днем.

15 января администрация Новой бумагопрядильной фабрики уволила 44 рабочих, и в тот же день 700 ткачей бросили работу. Халтурина это известие поставило в трудное положение. До очередного заседания всех членов центрального кружка, этого «комитета десяти», оставалось два дня. Сбегать и предупредить всех — потеряешь время, полиция разгонит стачечников. Стачкой нужно руководить, и Халтурин решил сам связаться со стачечниками.

Рабочие держались дружно. К наследнику ходить больше не собирались, выпустили прокламацию, где говорилось: «Каждый раз мы писали просьбы, обивали пороги у всякого начальства… Начальство стоит за хозяев, а не за рабочих».

Вместо «прошения» предъявили требование к администрации — сократить рабочий день до 11,5 часа, уменьшить штрафы, увеличить сдельные расценки, убрать неугодных рабочим мастеров.

Моисеенко опять руководил стачкой ткачей, а Степан Николаевич через членов кружка стал добиваться, чтобы стачку поддержали рабочие других предприятий. 16 января забастовали рабочие фабрики Шау. Они не выработали своих требований, члены кружка посоветовали предъявить те же требования, что и ткачи. Сказывалась руководящая роль союза рабочих. Землевольцы помогли отпечатать прокламацию-призыв ко всем рабочим Петербурга:

«Братья!