Степан Халтурин

Постепенно перед Халтуриным и руководителями Северного союза стала вырисовываться истинная картина рабочего Петербурга. Оказалось, что на 825 462 жителя города рабочих приходится свыше 60 тысяч человек и производят они товаров на сумму, превышающую 150 миллионов рублей, сами же получают гроши, а содержат еще около 150 тысяч человек, не занятых в производстве. Цифры были очень внушительные. Если в Питере так много рабочих, то есть надежда, что одновременная стачка всех рабочих столицы, о которой уже давно мечтал Халтурин, может поколебать устои царского самодержавия, послужить мощным сигналом к развертыванию пролетарского движения по всей стране.

Переходя с завода на завод, с фабрики на фабрику, Халтурин не только собирал сведения о рабочих, но ему приходилось и активно вмешиваться в их взаимоотношения. Он всегда знал, где требуются рабочие той или иной специальности, и пристраивал нуждающихся в работе, а тем самым создавал опорные точки на предприятиях, еще не затронутых пропагандой.

В течение первой половины 1879 года союз пополнился новыми членами, новые люди, выросшие в фабричных кружках, заступали места выбывших из-за полицейских репрессий.

Рабочие, члены союза, схваченные полицией, держались стойко при допросах, никого не выдавали, и полиция никак не могла разгромить до конца пролетарскую организацию. Халтурин по-прежнему беспредельно доверял рабочему люду, но иногда в своем доверии он напоминал младенца. Если кого-либо из рабочих обвиняли в некрасивом поступке или даже предательстве и если эти обвинения исходили к тому же из уст интеллигентов, Халтурин, закусив удила, бросался в бой, отстаивая честь рабочего. Но спорил Степан открыто, чистосердечно выкладывая все, что было на душе, и если признавал себя переубежденным, то не приходилось опасаться, что в душе у него оставался горький осадок.

20 февраля вышел четвертый номер газеты «Земля и воля». Дмитрий Клеменц, несмотря на все недоумения, недоверие и даже явное недоброжелательство некоторых землевольцев к программе Северного союза, счел своим долгом отдать ей справедливость и приветствовать появление рабочей организации. В небольшой заметке редактор газеты писал: «Теперь мы можем уже сказать, что великая истина: «освобождение рабочих должно быть делом самих рабочих» — отныне становится для русского рабочего не только теоретическим положением, но и лозунгом его практической деятельности». Клеменц критиковал программу, но вся его критика велась с позиций правоверного идеолога народнического утопизма. Редактор «Земли и воли» даже бросил упрек Халтурину и членам союза, что в их программе «смешение программ различных западных социал-демократических партий», некоторые пункты ее прямо списаны «из катехизиса немецких социал-демократов», что слишком много внимания уделяется вопросам борьбы за политические свободы и мало крестьянскому, аграрному вопросу.

Но по сравнению с той критикой, которую пришлось выслушивать руководителям союза при встречах со своими знакомыми-интеллигентами, эта заметка Клеменца выглядела как просто дружеский упрек наряду с признанием неоспоримых достоинств.

Халтурин, хотя и оберегал союз от интеллигентов-народников, чутко прислушивался к их мнению, — пусть землевольцы ставили иные цели, действовали иными средствами, но ведь они были революционерами, товарищами по борьбе — этого Халтурин никогда не отрицал, и недаром он имел столько друзей среди деятелей народовольческого движения.

После статьи Клеменца можно было ожидать, что обе организации, рабочая и народническая, не смешиваясь, не сливаясь в единые организационные рамки, пойдут рядом, рука об руку, борясь с ненавистным деспотизмом.

Но… 28 февраля, как всегда, состоялось заседание руководителей Северного союза. Народники называли комитет выборных центральным комитетом и выделили для постоянной связи с ним близкого друга Степана Николаевича, человека, хорошо известного рабочим столицы — Плеханова.

Сегодня Плеханову предстояло сообщить Халтурину и его соратникам тяжелую весть. Между тем Халтурин, поджидая Георгия Валентиновича, весело шутил с товарищами.

— Читали, как наши друзья-землевольцы о нас отозвались? Хоть и ругают, а сочувствуют, помогать готовы, рады за нас. Хорошая примета. Но мы им ответим, дай срок. Думаю, что ответ нужно отпечатать уже в своей, рабочей газете, вот диву-то дадутся.

— Степан Николаевич, а как с типографией, от Козлова вестей нет?

— Пока нет, что-то не ладится в Москве. Будем надеяться, что образуется, Козлов да Рейнштейн поставят газету.

— Скорей бы уж!

Плеханов вошел в комнату незамеченным.

— Хороши, хоть бы кого на пароль поставили!

— Георгий Валентинович! — Халтурин весь преобразился, он сиял, пожимая руку друга, и без всяких слов можно было понять, сколько удовольствия, даже волнения испытывал он в эту минуту.

— Садись, садись, Оратор, мы тебя сегодня порадуем.

— Подожди, Степан, сначала я вас должен огорчить, — Плеханов вынул из кармана прокламацию, написанную от имени «Исполнительного комитета».