Степан Разин. Книга первая

Прогибая дубовые сходни, разинский богатырь тяжелой поступью сам слетел вниз и, стащив с головы туркменскую баранью папаху, обнялся с семипудовой красавицей Пашутой.

— Ох-ти, томно мне! — простонала она и сомлела в его объятиях. Чикмаз, не долго думая, подхватил ее на руки и потащил на струг…

— Сходни сломятся! Сходни! Уронишь в воду! — с шутливым озорством остерегали его казаки.

И сам Степан Тимофеич с усмешкой глядел на сурового Чикмаза, который, осклабившись, как мальчишка, поставил на палубку струга свою Пашуту.

— Вот она у меня какая, Степан Тимофеич! — сказал Чикмаз.

— Батька, батька! Давай выходить! Все готово, уж пушки спускают… Митяй воротился с Федькой. Ждет воевода…

— Сергей! Эй, Серге-ей! Выгоняй со стругов ясырь!

— Бунчук наперед несите, бунчуки да знамена!..

— Раздайсь! Раздайсь! — кричали в толпе казаки, выстраиваясь в длинное торжественное шествие.

Народ теснился и медленно двигался по улицам, провожая Разина с есаулами к Приказной палате. По дороге казаки расстилали ковры от пристани во весь длинный путь, чтобы показать все богатство и пышность.

Свита Разина, его ближние есаулы, были разодеты. Жемчугом были унизаны козыри их зипунов и кафтанов, на руках сверкали кольца и золотые запястья, у иных вдеты в ушах бирюзовые или изумрудные серьги. Суровые, смуглые лица у многих от лихорадки покрылись болезненной желтизной. Но головы всех подняты, взоры смелы, поступь тверда. Все богаты, и видно, что каждый может платить за вино в кабаке горстью жемчужин или золотым персидским туманом, не требуя сдачи…

За ними несли отбитые в боях персидские знамена, дальше шли боевые друзья — корабельные есаулы и сотники, за есаулами — казаки с дарами: несли ковры, тигровые и леопардовые шкуры, шубы, шелка, бархаты, блюда, кубки, чаши; дальше везли вереницу пушек и, наконец, позади, связанных друг с другом длинными веревками за шеи, гнали закованных пленников.

Маша-стрельчиха стояла в пестрой многотысячной толпе астраханцев. Она хотела прорваться вперед. Ее притиснули и осадили:

— Куда?! Ишь разоделась! Не к вам атаман. Наш он, батюшка!..

— Все обиды ему снесем. Шаха побил! Уж управится тут с воеводской братией! — слышались голоса вокруг.

Разин шел — и толпа раздавалась перед ним. Стрельчиха стояла сама не своя: он шел прямо к ней, как к своей неминуемой судьбе. К самым ее ногам казаки расстелили красный ковер…

— Дорогу! — крикнул один из его есаулов.

Она отступила. У нее едва хватило сил поднять взгляд.

— Ты?! — сказал над ней Разин. Он стоял рядом с ней, величавый и пышный. — Ну, знать, не пошла в монастырь!..

У Маши словно прилип язык, вдруг пересохло в горле и помутилось в мыслях… Что делать? За ним? От него? Куда? Толпа подхватила и сжала ее, а Разин был уже далеко впереди, а мимо шли его казаки…

— Добра-то, добра! Царство целое купишь! — удивлялись в толпе на богатство разинцев.

— И все воеводам в дары!

— А ты сказывал: наш ватаман, не с боярами дружит!

— Ду-ура! С воеводой дружи не дружи, а дары неси…

— Богато даров!

— Небось и себе толику оставил.

— Себе оставил — и нам достанется!

— А тебе за что, ябедна крыса, воеводский хвост?!

— Пошто я хвост воеводский?

— По то! Нес бы ноги, покуда целы!

— Чего бьешь?! Чего бьешь?!

— То и бью — наша правда пришла, наша сила! Вам, приказным, больше на нашем брате не ездить.

— А я что?

— Ты посулы хватал, воеводе таскал, подьячая крыса…

— Дави их, братцы! — подбадривали казаки.

Толпа шумела и ликовала. Но стрельчиха не видела ничего.

Страшный озноб охватил ее плечи, так что даже в толпе враждебных оборванных людей пожалели ее, разодетую в шелк и соболя.

— Пустите купчиху вылезти из содома: вишь, бедную, треплет трясуха. Гляди, на глазах с лица спала! — заговорили вокруг.

И, не помня себя, вдова вырвалась в узкую татарскую улочку…

Ни бедняк, ни богач, ни самые бывалые люди, ни русский, ни татарин, ни в Астрахани, ни в Москве, ни в иных местах — никогда и нигде не видали такого богатства. Даже когда проезжал через Астрахань антиохийский патриарх, один из пяти владык православного мира, — даже тогда не сверкало все таким торжеством. Богатейшие купеческие караваны и посольства персидского шаха казались убогими перед этим великолепием.

Могуществом и повелительной силой дышало все существо Степана. Гордо подняв большую умную голову, с расчесанной надвое бородой, со смелым взглядом, устремленным вперед, с высокой богатырской грудью, шагал он в торжественном шествии. Казалось, что он может приказывать всем и силе его нет предела.