Степан Разин. Книга вторая

— Я не о том говорю, Афанасий Лаврентьич. Не рейтар нанимать. Иноземцы себя оправдают разве в одном: с мятежными биться — русской крови они не жалеют. А оборону наемною сволочью нам не держать. Ее лишь солдатским войском крепить. Сколь мужики ни мятежны, а для отечества не сыскать обороны сильнее, чем русский мужик, да учить его ратному делу надо на иноземный лад. Много мир возлюбили мы, русские люди, ан забыли, что не с овцами, а в волчьей стае живем: не наточим зубы — сожрут с потрохами, ради нашей земли изобилья. Ото всех поотстали мы — от голландцев и шведов. А нам ведь со шведами биться не миновать!

— Не миновать! — оживленно воскликнул Ордын-Нащокин.

— Ан зубы у них вострей на суше и на море, — продолжал Артамон. — И нам от них перенять надо много, тогда их побьем. Не то нам сидеть без моря, как и доселе сидим.

«Разумница», — сказал про себя боярин, почуяв единомышленника.

Они заговорили о грамотности, о науках. Оказалось, что Артамону и в этих делах приходили мысли, подобные мыслям Ордын-Нащокина: он говорил, что нужно издать закон, по которому обучение грамоте должно стать обязательным для всех торговых и служилых людей.

— Срамно видеть русскому человеку у кормила державного, в государевой Думе, древних родом и знатных, кои аза не ведают и припись свою под приговором Думы поставить не разумеют!

— Ныне уж родовитых спесь под лопату глядит, Артамон Матвеич, — согласился Ордын-Нащокин. — Родовитости с разумом не тягаться! Дал бог Руси великого и разумного государя, который в ближних своих не древности рода ищет, а разума, — намекнул он на общую их незнатность и в то же время на общую близость к царю.

— И в приказных, и в людях торговых разумные головы есть, кои не хуже способны вершить державное дело, да велика нелюбовь к таким людям бояр. Хованские, Долгорукие да Голицыны не хотят уступить места в торге. А дай только волю русским купцам — сколь пользы они принесут державе! Бояре так промыслов не устроят, как бы наладил купец, а нет ему подлинной воли! Оттого иноземный купец всюду нашего давит, что бояре корыстью сами хотят с иноземцами торговать…

Заговорили об иноземных делах. Матвеев пересказал содержание рижских «Курантов»[54], привезенных кем-то из иноземцев и еще не читанных Ордын-Нащокиным, в которых со смешною наивностью рассказывалось о разинском мятеже.

— И не по дурости пишут такое, — сказал Артамон. — Умыслом пишут — чтобы унизить нашего государя и всю державу. Страху хотят нагнать на торговых людей иных государств, чтобы, страшась разорения и грабежу, не ездили к русскому торгу, а самим бы приехать и цены свои давать, какие хотят положить.

После отъезда гостя Ордын-Нащокин признался себе, что ни с кем из бояр не провел бы время так хорошо.

«Молод еще, не так много видел. А съездит в посольствах, посмотрит, послушает — да и скажет такое слово, какого другим не сказать! — подумал боярин о новом царском любимце. — Надо послать его во посольство съездить», — заключил про себя боярин, надеясь, кстати, что за время посольства Матвеева сам он снова сблизится с государем.

Через несколько дней царь призвал Афанасия Лаврентьевича для беседы «в комнату» в неурочное время, как, бывало, звал раньше. Боярин подумал, что выбрал правильный путь, сблизившись с новым царским любимцем, не проявив к нему неприязни и ревности…

Царь встретил Афанасия почти что по-старому — обнял, поцеловал в плечо, усадил, расспрашивал о здоровье, потом завел речь о шведских делах.

В прошлом году близкий друг и приятель Матвеева полковник фон Стаден[55] был послан царем в разные страны для призыва в Россию мастеров и разных ремесленных людей. Несколько дней назад он возвратился, заходил по делам в Посольский приказ, но ни единым словом не обмолвился Ордын-Нащокину о том, что ему сказали в пути два важных шведских генерала, встретившись в Риге, — они предложили фон Стадену сообщить царю, что предлагают учинить союз со своим королем против общих шведских и русских неприятелей на условиях высылки пяти тысяч войска, ста тысяч рублей деньгами и помощи военным снарядом.

Слушая государя, Ордын-Нащокин чувствовал, что жилы на лбу и на шее его наливаются кровью настолько, что могут лопнуть. Возмущение, раздражение, стыд, досада и злоба — все вместе не давало ему дышать… Так, значит, уже не он первый теперь узнает о великих посольских делах! Значит, теперь другие по посольским делам входят мимо него к государю!.. Ордын-Нащокин знал обоих шведских вельмож — графа Врангеля и графа Тотте. Он понимал, что это они, зная его неприязнь к шведам, просили доложить государю мимо него о их предложениях. Так неужели же шведские генералы для русского офицера, посланного приказом Посольских дел, значат больше, чем тот, кто его направлял в зарубежные страны, и что же такое стал в Посольском приказе Ордын-Нащокин?!

Кровь шумела у него в голове, и в глазах темнело от волнения. Он плохо слушал рассуждения государя, хотя изо всех сил старался не пропустить ни слова.