Читаем Степень свободы полностью

Время лечило, латало, цедило яд. Невозмутимо взымало за все сполна. Я научилась желания строить в ряд, классифицировать, взвешивать, исполнять. Главная фея по разовым чудесам. [Чур меня, Господи, снова играть надрыв!] Ты измерял ее в паниках и часах. Реже – в бессонницах. После делил на три. Не задаваясь мотивом и иже с ним, ставил диагноз, спокойно давал рецепт.

Хочешь вернуть меня? Впрочем, давай, верни, но – для начала – хотя бы смести прицел. В русской рулетке отныне дежурный гид. Вставь в барабан одиночество и вращай. Несвоевременность – повод вернуть долги, вызвать раскаянье – запросто, как врача. Были бы ссадины – будет кому лечить.

[В нужный момент, как назло, не хватает рифм.]

Я попытаюсь не взять у тебя ключи. Ты мои тоже, пожалуйста, не бери.

<p>Эссе</p>

Умножая звезды на фонари,

Он, увы, не ведает, что творит,

Мой смешной придуманный фаворит –

Малышня.

Он играет в шашки на интерес.

Но когда над точкой взойдет тире [!],

Мне придется имя его стереть –

Усложнять

Ни к чему –

Я новое напишу.

Королева-мать и придворный-шут,

Докурив субботнюю анашу,

Лягут спать –

Вопреки традициям – неглиже.

Распустив иллюзии по ЖЖ,

Посчитав барашков/слонов/пажей/

Прочий спам.

Ну, а я [инфанта] допью глясе,

Наконец закончу свое эссе

Про глубокий вдох, про случайный секс –

Ч.т.д.

Улыбнусь, исполнюсь [простой каприз –

Козырная дамка как суперприз],

Отменю спектакли и сентябри

Черте где.

День вчерашний кончится невзначай.

Но себя как воздух не назначай,

Если ты бессонницей был зачат

И крещен.

Мой экспромт без тени черновика.

Значит, небу можно не намекать.

Разбежались клетки. Пуста доска…

Нет. Еще!

<p>Возвращаться</p>

Практически в любом провинциальном городе есть памятник Ленину,

Улица Молодежная, липовая аллея,

Доска объявлений, где уже лет десять не клеили

Девочек, которыми однажды переболели

Не полностью [с осложнениями на сердце и печень],

Таких, как я.

Нихуя,

Мой город особенный. Крыть здесь нечем.

Город детства и растущих из вечности колоколен.

Город странных, в себя загоняющих, тупиков.

Он зовет(?), тянет(?) [почему-то сомневаюсь в глаголе].

Строкой

Я возвращаюсь в осень. Расставив лапищи,

Меня встречает прошлое, наливает портвейн.

Настало время посетить мое маленькое кладбище,

Где могилы идут порожние –

За портретом портрет –

Эшелоном – любимые, единственные, хорошие –

Ноябрьские мальчики.

Охуенные.

Военнопленные.

Военно-не-обязанные умирать,

Вскрывая рельсы, истекая чернилами в углубления,

Остающиеся от острого паркеровского пера

На совести, чистой до умиления.

Наверное, просто пришла пора

Поговорить с Лениным,

Все таким же гранитным, понимающим и родным.

Поговорить о рыцарях моего потерянного поколения.

Поговорить о тех, которых приходилось вычеркивать.

Не чокаясь.

<p>В аварийном режиме</p>

      это был невозможный – и все-таки выпавший случай... 

             Кот Басё

Знаешь, ум – это крест. А для женщины – ноша вдвойне. Неподъемный багаж. Даже горб. Разновидность уродства. Я боялась его. Как боятся высокого роста, выпрямляясь в окопе на каждой последней войне. Я пыталась скрывать. Я безмолвно считала до ста, зажимая слова, чтоб себя ненароком не выдать. Плюс костюмы и грим – от типичных ошибок привита. Первый взгляд констатировал факт: безупречно проста.

Все случилось само – невзначай, невпопад, наугад. Время вышло в окно. Так естественно, так аккуратно. Словно в ночь на январь задохнулись и встали куранты, чтобы кончились сны, не успевшие нас напугать. Время вышло. Тактично. Оставив смелеть тет-а-тет. На седьмом этаже. Перед шансом, рассветом и Богом. Без дороги назад. Предлагая подумать о многом, о сомнительном праве на выбор, которого нет.

Если ум – это крест, то мучительно сходят с креста. Если ум – это трап, то легко дефилируют с трапа. У меня – это трасса, опасная горная трасса. Значит, ей изначально, исходно положен фристайл. Значит, все неспроста. Впрочем, я осознала давно. С самой первой строки /откровенности /встречи /метели. С самой первой весны, равноценно святой и смертельной, а еще безнадежно счастливой и слишком родной. Осознала [тебя], ощутила, открыла – не суть. Невесомы слова, если мир в аварийном режиме. Ум – как горная трасса. Я снова стою на вершине, так цинично жива.

Расскажи, каково там, внизу?

<p>Как всегда</p>

Как всегда, уходишь с работы в восемь,

Надеваешь шкурку и бьешься оземь,

Подчиняясь странной метаморфозе

Типовой легенды для Василис.

Чтоб опять в лягушку из царь-девицы.

Генеральный видел бы – удивился

[Он сторонник принципа "vidi – vici"],

Но пока не ведает – веселись.

Ты шагаешь молча с зонтом и сумкой.

А весна текущая [сука сукой]

То зальет глаза похотливой скукой,

То прижмется жалостливо к ногам.

Беззащитна так же, как беспардонна.

Беспринципна так же, как бесподобна.

И ее попутавший бес, подонок,

Превращает лирику в балаган.

По Арбату прямо, до «Мира Пиццы».

Потому что можно не торопиться.

Потому что хочется утопиться,

Но давно по щиколотку моря.

А потом глотает тебя метро и

Пластилинно давит до первой крови.

Через час натешится, пасть откроет,

Отрыгнет в последствия февраля.

Милый дом встречает горящим светом,

Перейти на страницу:

Похожие книги

Рубаи
Рубаи

Имя персидского поэта и мыслителя XII века Омара Хайяма хорошо известно каждому. Его четверостишия – рубаи – занимают особое место в сокровищнице мировой культуры. Их цитируют все, кто любит слово: от тамады на пышной свадьбе до умудренного жизнью отшельника-писателя. На протяжении многих столетий рубаи привлекают ценителей прекрасного своей драгоценной словесной огранкой. В безукоризненном четверостишии Хайяма умещается весь жизненный опыт человека: это и веселый спор с Судьбой, и печальные беседы с Вечностью. Хайям сделал жанр рубаи широко известным, довел эту поэтическую форму до совершенства и оставил потомкам вечное послание, проникнутое редкостной свободой духа.

Дмитрий Бекетов , Мехсети Гянджеви , Омар Хайям , Эмир Эмиров

Поэзия / Поэзия Востока / Древневосточная литература / Стихи и поэзия / Древние книги