Степкино детство

Чувылкин погнал Васену с Бабаем и с ребятами к двери. Они шли мимо столов, мимо людей, ни на кого не глядя. Вот она, дверь. А за дверью — улица.

На самом пороге Чувылкин наклонился к Васене и сказал:

— Ты, тетка, не серчай на меня, наше дело подневольное. Прикажут вести — ведешь, прикажут посадить — посадишь, а вот приказал отпустить — и отпускаю. Ну, до свиданьица вам.

Степка первый толкнул дверь на улицу. И уже с порога, обернувшись к Чувылкину, громко сказал:

— Змей ты ползучий!

Глава VII. Дома

Вот уже два с половиной десятка лет прошло с того времени, как начальство определило отставного канонира Ефима Засорина сторожем при таможенных амбарах. С тех пор Ефим Засорин, затянутый в куртку солдатского сукна, с медной бляхой на груди, в зеленой форменной фуражке, марширует по одной только дороге: из дома — в таможню, из таможни — домой.

Слобожанам и на часы не надо смотреть.

Утром матери будят ребят:

— Таможенный ушел — вставать пора.

Вечером скликают домой:

— Эй, Ванятка, Настёнка, таможенный пришел, ужинать пора.

Двадцать пять лет изо дня в день встречала старика дочь Васена.

Встречала еще маленькой: выбегала на улицу, хватала за руку и тащила скорее домой.

Выходила к нему навстречу взрослой девушкой, снимала с него куртку, стягивала сапоги.

А потом, уже вместе со Степкой, встречала старика накрытым столом да собранным ужином.

Двадцать пять лет так было.

А нынче и на улицу его никто не вышел встретить, и в горнице никого: ни дочери, ни внука. Никогда такого не было. Что же случилось с ними? Растревожился старый. Ждал, ждал и сам стал собирать себе ужин.

Когда Васена и Степка вошли в сени, дед сидел на лавке и, насупившись над деревянной чашкой, хлебал гороховую похлебку. На стене висел закопченный фонарь с разбитым стеклом, заклеенным бумагой, в нем чадила лампочка, скудно освещая согнутую спину старика.

Ел он совсем по-стариковски — не разжимая губ, будто они у него слиплись. Седые щетинистые усы его двигались как живые, то становились торчком, то повисали вниз.

Услыхав скрип двери, он даже не обернулся, не поднял головы, а продолжал есть, будто никто и не вошел в горницу. И только когда Васена, пихнув ногой стоявший не на месте ухват, молча стала доставать с полки хлеб, дед повернулся к ней лицом и, вскинув на лоб седые хохлатые брови, сурово спросил:

— Ну-с, где же это ты, любезная доченька, изволила до полночи хвосты трепать?

Спрашивает и виду не дает, что намучился. А у самого — Степка замечает — ложка в руках трясется, ударяется об чашку.

Степка тоже взял из деревянного поставца ложку и уселся за стол.

— А ты куда лезешь, лба не перекрестивши? — накинулся на него дед.

Степка вдруг вскочил на ноги и, поддернув штаны, будто он с мальчишками драться собрался, крикнул деду:

— Не лезь. Отстань!

Первый раз внук так отвечал деду. Никогда этого раньше с ним не было.

Дед поднял ложку над головой и уперся в Степку глазами, будто два шила в него вонзил.

— Цыц, демоненок! — загремел он. — Это еще что за мода деду грубиянить?! С матери фасон взял!

И, размахнувшись, треснул его ложкой по лбу.

А Степка и без того на ногах еле держится, ослаб от голода. Он качнулся и стукнулся затылком об стенку.

Васена шагнула к отцу, вырвала у него из рук ложку. Да с такой силой, что деревянная ложка раскололась у нее в ладони. Она посмотрела на куски и молча швырнула их в угол.

Старик Засорин зачем-то посмотрел в угол, куда упали обломки, и перевел глаза на дочь. На шее у него надулись жилы. Он тяжело засопел, помотал головой и грохнул кулаком по столу. Деревянная чашка опрокинулась набок, и похлебка разлилась по полу.

— Это как же понимать надо? А? — прохрипел дед и медленно стал закатывать корявыми пальцами рукава рубахи.

Васена не плюнула, не хлопнула дверью, как она делала обычно, когда отец начинал браниться и драться. Она стояла на месте и в упор глядела на отца.

— Чего выпятилась? Ну? Тебя спрашиваю! — закричал старик. Голос его дрожал и обрывался от гнева.

Васена, все так же не сводя глаз с отца, пошла на него грудью вперед.

— Ну, бей. Ну, ну…

— А, так ты эдак-то с отцом…

Дед выбрался из-за стола и шагнул к дочери.

Тут Степка не выдержал. Он подпрыгнул, обхватил руками дедов кулак, повис на нем и заревел:

— Не бей мамку, не трогай ее, дедушка, мы в тюгулевке запертые сидели.

— В тюгулевке? Как в тюгулевке?

Дед сразу отпрянул от Васены, даже кулаки забыл разжать. Он покрутился без толку по горнице, плюхнулся на лавку, оглядел дочь, внука, свой коричневый кулак со вздутыми жилами и снова повторил:

— Значит, в тюгулевке…

Дед знал: зря про такое не болтают. Хотел что-то спросить и не спросил. Губы у него задрожали.

Васена тряхнула лоскутьями разорванной кофты:

— На, любуйся!

А у него уже ни гнева, ни кулаков. Обвис сразу, ссутулился.

— Ох, господи, да как же вы в участок-то угодили? Ох, да говори же, Васена, не томи!..

Первый раз Степка видел, чтобы дед его, вояка, так разохался. За сердце взяло Степку. Ведь дед с турками воевал, пуль не боялся!

И Васене, должно быть, жаль стало отца. Хотела она подойти к нему со своим горем, шагнула было к лавке, да раздумала.