Степная полоса Азиатской части СССР в скифо-сарматское время

С накоплением новых материалов и особенно в связи с массовыми находками в восточных областях «скифского мира» предметов искусства, датирующихся VII в. до н. э., казалось бы, переднеазиатская концепция происхождения звериного стиля (Артамонов М.И., 1968; 1971, с. 24; 1974, с. 45) должна была уступить свое место центральноазиатской (Тереножкин А.И., 1976, с. 184, 185. 209–212). Однако, как нам представляется, и та и другая не отражают полностью существа дела. Вряд ли сейчас, когда мы знаем, сколь велик регион, включающий памятники звериного стиля, можно думать, что стиль этот распространялся из единого центра. Вероятно, правильнее говорить не о происхождении, а о формировании звериного стиля.

Д.С. Раевский высказал предположение, что применительно к культуре скифов «возросший на почве тотемизма зооморфный код как одно из символических выражений модели мира надолго переживает тотемизм, и именно эту роль… выполнял звериный стиль в скифской культуре». Он полагает, что для других частей «скифского мира» вопрос в каждом случае должен решаться самостоятельно, но с учетом сказанного выше (Раевский Д.С., 1983, с. 13). Признавая правомерность такой постановки вопроса, можно сформулировать эту проблему и следующим образом. Можно предположить, что на определенном этапе исторического развития у племен со сходными хозяйственно-культурным типом (полукочевое или кочевое скотоводство), формами общественной организации и уровнем производительных сил, к тому же, на базе установленной лингвистами общей ираноязычной основы существовали сходные идеологические представления, одним из выражений которых и был звериный стиль в искусстве. Такая постановка вопроса, естественно, совершенно не исключает культурные связи и взаимовлияния внутри этого обширного региона, равно как и влияние передовых цивилизаций на эту степную варварскую его периферию. Так что, если не о переднеазиатском происхождении, то о переднеазиатском влиянии говорить необходимо. Более того, переднеазиатское влияние следует рассматривать не только и не столько как явление, синхронное распространению звериного стиля, а как процесс, уходящий корнями в глубокую древность, в эпоху бронзы, чему за последнее время получено немало археологических свидетельств (Кузьмина Е.Е., 1977б). Ряд явно заимствованных переднеазиатских мотивов, своеобразно переработанных местными мастерами на востоке «скифского мира», может быть объяснен именно таким образом.

Упомянутая общность идеологии ираноязычного кочевого и полукочевого населения Великого пояса степей находит подтверждение и при сравнительном анализе письменных и археологических источников (Раевский Д.С., 1977). Это — общество подвижных скотоводов и земледельцев, коневодов, освоивших колесный транспорт, мифологические представления которого были теснейшим образом связаны с культом солнца, огня, коня.

Иранская принадлежность саков Приаралья ярко проявляется на материалах Южного Тагискена и Уйгарака. Это прежде всего роль огня в погребальном ритуале, выражающаяся в сжигании погребальных построек и трупосожжении, поджоге перекрытия могильной ямы, угольках или красной краске, имитирующей огонь, на поверхности каменных алтариков. К этой же категории явлений, судя по данным письменных источников, следует относить обычай устилать древнюю дневную поверхность вокруг могильной ямы камышом (ведические арии расстилали траву или солому).

Семантика изображений на предметах, выполненных в зверином стиле, соответствует мифологическим представлениям иранских племен. При этом, как и в скифском искусстве, в основе сакского лежали, видимо, магические представления, выражавшиеся в форме парциальной магии. Образы хищной птицы и коня, связанные с солнечным культом (Кузьмина Е.Е., 1977а, с. 96), встречены, что тоже примечательно, преимущественно на предметах конской сбруи, на них же есть характерный солярный знак в виде квадрата с вписанным в него кругом (табл. 5, 21, 24), они же включают изображение четырех птичьих голов в виде солнечного колеса (табл. 5, 14). Символично, видимо, изображение копыта лошади не только на подпружных пряжках, но и, например, на фигурке оленя из Уйгарака, равно как замена когтистых лап изображением копыт на фигурках сидящих львов из Южного Тагискена (табл. 5, 26). К категории каких-то общих для всего ираноязычного мира магических представлений относится и повсеместное распространение изображений оленя, который, возможно, был семантически связан с образами птицы и коня (Кузьмина Е.Е., 1977а, с. 105).