Степной ужас

Больше в наши края колчаковцы не совались, им стало уж совсем не до нас. А через пару месяцев красные их вообще прогнали на восток. А к Парамону боязливого уважения только прибавилось. Эту историю, как и прочие истории о нем, долго украдкой рассказывали, а во всех подробностях мне ее рассказал отец, когда мне было лет пятнадцать. Пришли к нему тогда двое таких же бывших партизан, сели за самогонку, пошел разговор о партизанских временах. Посадили и меня с младшим братом за стол (нам, конечно, не наливали), вот отец и рассказал. А те двое его поддержали, мол, в точности всё так и было. Парамон тогда был жив, он умер в тридцать восьмом, уже в очень преклонных годах, я тогда уже уехал из деревни доучиваться в тот самый уездный город, что при Советской власти стал райцентром…

Интересно получается, правда? Крестьянская телега и броневик – как говорят в Одессе, две большие разницы. Но на них подействовало одно и то же… У нас никогда не говорили «колдовство» и уж тем более «заклинание». Говорили главным образом «наговор». Или так: «Пустил он что-то такое».

А если подумать, ничего удивительного. Вот если бы Парамон своим наговором на мотор подействовал, было бы, я думаю, гораздо удивительнее. А колесо и есть колесо, что у телеги, что у броневика… Верно? Вот видите…

Мой доктор Фауст

Этот немецкий городишко мы взяли практически без боя. Отступавшие немцы особенно не держались за такие вот маленькие городки на ровной местности: особого значения они не имели в плане обороны, а вот обойти их было очень легко. Так что они быстренько откатились, чтобы не угодить в окружение: в сорок пятом в Германии мы их частенько брали в окружение не хуже, чем они нас в сорок первом.

Только в двух домах на окраине, в противоположном конце города от той окраины, где мы наступали, засели какие-то то ли особенные фанатики, то ли оптимисты и начали огрызаться. Ну, никто не погнал в лоб пехоту на их пулеметы – подкатили две самоходки, кинули с десяток снарядов, те, кто уцелел, живенько выскочили с белыми тряпками – Нибелунги, блин…

Одним словом, городок нам, смело можно сказать, достался целехоньким. И мы первые задались вопросом, как теперь обустраиваться. По Германии шли не первую неделю, так что был опыт.

«Мы» – это полковая разведка, которой я тогда командовал. Я, в ту пору старший лейтенант (капитана получил позже, в Маньчжурии, в этом звании и демобилизовали), и восемь моих орлов – ни одного новичка, все в разведке повоевали, кто больше, кто меньше. В нашем распоряжении был «студер», так что в городок влетели со всеми удобствами, не на своих двоих, как пехота. И к поиску подходящего места для постоя приступили раньше всех – разведка пользовалась гораздо большей свободой, мы не обязаны были наступать в боевых порядках. Остальные пока еще раскачаются…

Очень быстро нашли подходящее жилье. Нам сразу понравился небольшой, но симпатичный двухэтажный каменный домик, судя по виду, построенный еще в прошлом веке, и уж всяко – до Первой мировой. Не первый день в Германии, насмотрелись. С ходу написали мелом на двери ЗАНЯТО ПОЛКОВОЙ РАЗВЕДКОЙ, занесли в вестибюльчик наши немудреные пожитки – шинели, вещмешки, автоматы и баян – и тогда только стали осматриваться, смотреть, где же хозяева, которым, как уже бывало, следовало культурности ради представиться и обрадовать, что какое-то время мы у них, так уж вышло, поживем. Куда бы они делись от незваных гостей. Вообще, русская пословица гласит: гость в дом – Бог в дом. Даже если немцы с этой пословицей не согласны, протестовать им как-то не с руки…

Уютный был домик – пять комнат, не считая вестибюльчика и кухни. Повсюду – ни одной живой души, даже собачки или кошки. По опыту мы знали: если хозяева и отыщутся, прячутся в подвале от сложностей жизни. Заглянули в подвал, но и там ни одной живой души не нашлось. Тот же опыт подсказывал: скорее всего, это означает, что хозяева подались в беженцы.

Точнее, хозяин. Начали мы обустраиваться, осмотрелись там и сям и пришли к выводу, что хозяин здесь обитал в одном-единственном числе, и был он преклонных лет, если не стариком, то пожилым, безусловный пенсионер. Ну, картина насквозь знакомая: испугался, старый хрен, что рогатые и хвостатые русские его сожрут заживо, – и пустился в совершенную неизвестность. Сколько такой немчуры было…

Кровать (с периной, как это у немцев водилось) была только одна – и по неписаному старому правилу ее отвели мне как отцу-командиру. Остальные разместились без таких удобств, но никто, понятное дело, на жизнь не жаловался: народ был тертый, воевали не первый год. Приходилось дрыхнуть на шинельке и на голой земле. Так что теперь, расстелив ту же шинельку, но под крышей, в чистенькой ненарушенной немецкой комнатке (иные даже с картинами или застекленными олеографиями на стенах), можно было себя считать чуть ли не в раю…