Степной ужас

Несомненно, у американцев были свои такие же… капитаны. Несколько человек у них очень прилично говорили по-русски, и некоторые задавали не то чтобы скользкие, но определенно скользковатые вопросы, заставлявшие всерьез подозревать, что они не просто летчики. Согласно тому же инструктажу, мы с такими держались как ни в чем не бывало, разве что за словами следили особенно старательно и о тех вопросах, что казались скользковатыми, потом докладывали особистам – согласно тем же инструкциям…

Многое у них нас удивляло не на шутку. Скажем, рядовой разговаривает с офицером, сунув руки в карманы, стоя в самой что ни на есть раздолбайской позе. Попробовал бы у нас рядовой так держаться, с губы бы не вылезал, а у них – запросто, и офицеры принимали это как должное. Честь они отдавали не то что на свой манер, вообще без зазрения совести поднося ладонь к «пустой», непокрытой голове. И спиртное. У нас в боевой авиации отнюдь не обходилось одной лишь наркомовской нормой. Истребителю за сбитый самолет открыто подносили в столовой двести граммов водки (а за два – соответственно четыреста). У бомбардировщиков была чуточку другая система, но и мы наркомовскими не ограничивались. А у американцев после возвращения из полетов спиртное стояло на столах без нормы.

И жевательная резинка (тогда ее называли «чуингам»). У американцев ею были полны карманы, и раздавали они ее щедро. У нас было указание: не шарахаться и брать, только соблюдать меру, не грести горстью. (Замечу в скобках: мне, сибиряку, привыкнуть к чуингаму оказалось легче, чем ребятам с той стороны Уральского хребта. Это они впервые в жизни столкнулись со жвачкой, а в Сибири испокон веков был свой чуингам, стар и млад жевали «серу» – ну, не вам объяснять, что это за штука…)

Затронув эту тему – мы и американцы, – о многом интересном можно бы рассказать, но не будем отклоняться от темы…

Чаще всего и я, и ребята из экипажа, и другие наши летчики сидели со здоровенным рыжим лейтенантом по имени Джейк Пим. Рубаха-парень был, любил слушать наши анекдоты с «картинками» и знал кучу американских, в большинстве своем вполне нам понятных, как и наши – американцам, анекдоты с «картинками» – явление интернациональное. Главное даже не в том, что он сносно говорил по-русски. Главное, он никогда не задавал тех самых скользковатых вопросов и не касался скользковатых тем, чем выгодно отличался от иных прочих.

Откуда сносное знание русского, он рассказал в первый же вечер. Оказалось, отец у него русский, за лучшей долей уехал в Америку за несколько лет до революции, да так и не вернулся (мы насторожились было, но вскоре успокоились – Джейк никогда не говорил ничего, хоть отдаленно походившего на «белогвардейскую пропаганду». Фамилия у его отца в России была гораздо длиннее, это потом ее в Штатах «обрезали» – американцы такие вещи любят. Какая именно, Джейк и сам не знал, никогда этим не интересовался. Стопроцентным был американцем, иногда расспрашивал о том и об этом, но особенного интереса к «исторической родине» никогда не проявлял, в этом отношении ничем не отличался от большинства своих сослуживцев. Американец с русским папой, и не более того.

Очень быстро мы его стали звать Яшей, и он это принимал как некую экзотику. Это всезнающий Веня нам растолковал, что Джейкоб означает Яков (американцы любят уменьшительные имена не меньше русских).

Встречались мы каждый вечер – и мы четверо, и Яшин экипаж оказались «безлошадными». Нас в последнем вылете крепенько прижали «мессера». Из зоны их действия мы вышли на одном моторе, да и второй чихал, так что до родимого аэродрома тянули, как пелось в американской фронтовой песенке, на честном слове и на одном крыле. Ну, предположим, крыльев у нас осталось два, но все равно самолет изрешетило так, что он годился только на слом. А когда поступят новые, совершенно неизвестно. Хорошо еще, никого не убило и серьезно не ранило (мелкие царапины не в счет). Но все равно очень тягостно быть «безлошадным», когда ребята что ни день уходят в боевые вылеты и кое-кто из них не возвращается. Прямо-таки виноватым себя чувствуешь, хотя твоей вины тут нет никакой, да и никто из окружающих не виноватит – так уж обернулось дело, хорошо еще, все живые и почти не поцарапанные… И все равно на душе премерзко, кто сам не испытал, не поймет в полной мере…