Степной волк. Нарцисс и Златоуст

Быть может, думал он, корень всякой культуры и всякой духовности — страх перед смертью. Мы страшимся ее, нас приводит в ужас мысль о бренности бытия, с грустью мы снова и снова видим, как увядают цветы, опадают листья, и в сердце своем ощущаем уверенность, что и мы бренны и скоро увянем. Когда мы, будучи художниками, творим образы или, будучи мыслителями, ищем закономерности и формулируем мысли, мы делаем это, чтобы хоть что-нибудь спасти от великой пляски смерти, хоть что-нибудь запечатлеть из того, что будет жить дольше, чем мы сами. Женщина, с которой мастер творил свою прекрасную Мадонну, уже, вероятно, давно увяла или умерла, скоро умрет и мастер, другие будут жить в его доме, есть за его столом — но его творение будет стоять, излучая свет, в тихой монастырской церкви и сто лет спустя, а то и дольше и всегда останется прекрасным, и всегда будет улыбаться радостной и в то же время печальной улыбкой.

Он услышал, как мастер спускается по лестнице, и побежал в мастерскую. Мастер Никлаус прохаживался взад и вперед, поглядывал на рисунок, наконец остановился у окна и заговорил в своей немного медлительной, суховатой манере:

— У нас такой обычай: ученик проходит обучение по меньшей мере четыре года, а его отец платит за это мастеру деньги.

Он замолчал. Мастер боится, подумал Златоуст, что не получит от меня денег за обучение. Он быстро достал из кармана нож, надрезал шов в том месте, где хранился дукат, и вынул его. Никлаус удивленно следил за его действиями и засмеялся, когда Златоуст протянул ему золотую монету.

— Ах, вот оно что! — смеясь, воскликнул он. — Нет, молодой человек, оставь свой золотой себе. А теперь выслушай меня. Я уже говорил тебе, как в нашем деле обходятся с учениками. Но я не рядовой мастер, а ты не обычный ученик. Обыкновенно ученик начинает обучение в тринадцать, четырнадцать, в крайнем случае в пятнадцать лет и половину всего срока обязан выполнять подсобную работу, быть мальчиком на посылках. Но ты уже взрослый парень и по возрасту давно уже мог бы быть подмастерьем, а то и мастером. Бородатого ученика в нашем цехе не видывали. И я уже сказал тебе, что не держу у себя учеников. Да ты и не похож на того, кому приказывают, кого держат на посылках.

Нетерпение Златоуста достигло высшей точки, каждое разумное слово мастера терзало ему душу, казалось ужасно скучным и нравоучительным.

— Зачем вы говорите мне все это, — в запальчивости воскликнул он, — коли не собираетесь брать меня в обучение?

Мастер продолжал все в той же невозмутимой манере:

— Я целый час размышлял о твоем деле, и тебе тоже следует проявить терпение и выслушать меня. Я видел твой рисунок. В нем есть ошибки, но все же он хорош. Не будь это так, я подарил бы тебе полгульдена, отправил восвояси и забыл. Больше о рисунке мне сказать нечего. Я хочу помочь тебе стать художником, быть может, это твое призвание. Но быть учеником ты уже не можешь. А кто не был учеником и не прошел срок обучения, тот не может в нашем деле стать подмастерьем и мастером. Это я говорю тебе наперед. Но попытаться ты можешь. Если ты не против на какое-то время остаться в городе, ты можешь приходить ко мне и кое-чему поучиться. Мы обойдемся без обязательств и договора, в любой момент ты можешь уйти. Можешь сломать мне пару резцов и испортить пару заготовок, но когда станет ясно, что ты не резчик по дереву, тебе придется заняться другим делом. Тебя это устраивает?

Пристыженно и растроганно слушал мастера Златоуст.

— Благодарю вас от всей души! — воскликнул он. — Я бездомный и смогу как-нибудь прожить здесь, в городе, как раньше жил в лесах. Я понимаю, вы не хотите брать на себя заботу и ответственность за меня, как за мальчика-ученика. Для меня большое счастье, что я могу учиться у вас. От всего сердца благодарю вас за то, что вы согласились помочь мне.

Глава 11

Здесь, в городе, Златоуста окружали новые картины, для него началась новая жизнь. И так же, как этот край и этот город приняли его, привлекая изобилием и весельем, так и новая жизнь радостно открыла ему свои объятия, обещая исполнение многих надежд. И хотя источник печали и знания в его душе остался неприкосновенным, на поверхности жизнь переливалась для него всеми красками. Для Златоуста началась самая веселая и самая необремененная пора его жизни. Извне богатый город манил его произведениями искусства, женщинами, сотней приятных развлечений и образов; изнутри просыпающаяся тяга к искусству одаривала его новыми ощущениями и новым опытом. При содействии мастера он нашел приют в доме позолотчика на Рыбном рынке, у Никлауса и позолотчика учился он мастерству обращения с деревом, гипсом, красками, лаком и листовым золотом.