В одном монастыре он увидел недавно написанную фреску и долго ее разглядывал. На стене была изображена пляска смерти, бледная костлявая смерть, танцуя, уводила из жизни людей — короля, епископа, аббата, графа, рыцаря, врача, крестьянина, наемника, — всех увлекала она за собой, и при этом ей подыгрывали на голых костях скелеты-музыканты. Любопытные глаза Златоуста глубоко впитали в себя эту картину. Незнакомый собрат извлек урок из того, что натворила Черная Смерть, и громко произнес горькую проповедь; неплохо понимал свое дело этот незнакомец, он хорошо изобразил увиденное, стук костей слышался в его буйной картине, ужас навевала она. И все же это было не то, что увидел и пережил он, Златоуст. Здесь была изображена неизбежность смерти, строгая и неумолимая. А Златоуст представлял себе другую картину, совершенно по-иному звучала в ней необузданная песня смерти, не стук костей и не суровость звучали в ней, а скорее сладостная и манящая мелодия, которая звала вернуться на родину, к матери. Там, где смерть простирала над жизнью свою длань, она звучала не только так же пронзительно и воинственно, она звучала еще и глубоко, ласково, по-осеннему удовлетворенно, и рядом со смертью огонек жизни горел ярче и задушевнее. Для других смерть могла быть воительницей, судьей и палачом, суровым владыкой, для него она была еще и матерью и возлюбленной, ее зов был зовом любви, ее прикосновение — любовным содроганием. Когда Златоуст, налюбовавшись пляской смерти, отправился дальше, его с новой силой потянуло к мастеру и его творениям. Но он повсюду задерживался, повсюду ждали его новые образы и переживания, трепещущими ноздрями вдыхал он воздух смерти, повсюду сострадание или любопытство задерживало его то на час, то на день. Целых три дня пробыл с ним маленький хныкающий крестьянский мальчик, часами нес он на своей спине это полуживое от голода существо пяти или шести лет, которое доставляло ему немало хлопот и от которого он избавился с большим трудом. Мальчика в конце концов взяла жена угольщика, муж ее умер, и ей хотелось иметь рядом с собой живое создание. Несколько дней подряд его сопровождал бездомный пес, ел из его рук, согревал во время сна, но однажды утром потерялся. Златоуст пожалел об этом, он привык разговаривать с собакой; обращаясь к ней, он произносил получасовые речи о людской низости, о существовании Бога, об искусстве, о груди и бедрах юной рыцарской дочери по имени Юлия, которую он знавал когда-то в молодости. Ибо, конечно же, Златоуст во время своего овеянного смертью странствия слегка помешался, все люди в этой зачумленной местности слегка повредились в уме, а многие свихнулись по-настоящему. Слегка помешалась, должно быть, и юная еврейка Ревекка, красивая черноволосая девушка с горящими глазами, ради которой он потерял два дня.
Он нашел ее в поле, недалеко от маленького городка, она сидела на корточках возле кучки обгоревших бревен и причитала, била себя по лицу и рвала на себе черные волосы. Ему стало жаль волос, они были такие прекрасные, он поймал ее неистовые руки, удержал их, заговорил с девушкой и обнаружил, что ее лицо и фигура тоже необыкновенно красивы. Она оплакивала своего отца, его по приказу начальства сожгли вместе с четырнадцатью другими евреями, но ей удалось бежать, и теперь она в отчаянии возвратилась назад и обвиняла себя в том, что не дала сжечь себя вместе с другими. Он терпеливо удерживал ее вздрагивающие руки, ласково уговаривал ее, что-то шептал сочувственно и покровительственно, предлагал помощь. Она попросила помочь ей похоронить отца, и они выгребли из еще горячего пепла все кости, отнесли их подальше в поле, в укромное место, и засыпали землей. Между тем наступил вечер, и Златоуст подыскал место для ночлега, в небольшой дубовой роще устроил он девушке ложе, пообещал охранять ее сон и слушал, как она все еще плакала, всхлипывала и наконец заснула. Он тоже поспал немного, а утром начал добиваться ее расположения. Он говорил, что ей нельзя оставаться одной, в ней узнают еврейку и убьют или над ней надругаются одичавшие бродяги, в лесу попадаются волки и цыгане. А он возьмет ее с собой и будет оберегать от волков и людей, так как ему жаль ее и он хорошо к ней относится, он же видит и понимает, что такое красота, и никогда не потерпит, чтобы эти нежные умные глаза и эти прелестные плечи попали в пасть зверю или сгорели на костре. Мрачно выслушала она его, вскочила и убежала. Ему пришлось погнаться за ней и поймать, и только потом он продолжил свою речь.
— Ревекка, — сказал он, — ты же видишь, я не желаю тебе ничего дурного. Ты угнетена, ты думаешь о своем отце, ты и слышать не хочешь о любви. Но завтра, послезавтра или еще позже я снова спрошу тебя об этом, а до тех пор буду оберегать тебя, добывать тебе еду и не притронусь к тебе. Отдавайся печали столько, сколько нужно. Со мной ты можешь быть печальной или веселой, можешь всегда делать только то, что приносит тебе радость.