Степные хищники

— «Я Красный Кут тчк У аппарата командир группы Кириллов тчк Все понял тчк Саратовские пехкурсы задержу Ершово зпт батальон особого назначения находится Урбахе направляю Ершово тчк Кириллов.»

— Стучи! «У меня все тчк Дальнейшем информируйте тчк Преображенский».

Диктовавший повернулся и окинул присутствовавших самодовольным взглядом. В это время рука Котельникова лихорадочно тряслась на ключе:

«Не верьте тчк Сапожков с револьвером здесь диктует телеграмму».

— Ты что это, гад, выстукиваешь? Забыл, что сказано?! — заорал сапожковец, тот самый, который читал ленту.

— А как же? Надо дать концовку, по-вашему отбой, иначе не поверят, — спокойно ответил Петр.

— А ленту зачем выключил?

— Чего ее зря расходовать? И так на одной стороне по шесть разговоров записываем, — новых лент не дают, — совсем простодушно объяснил Котельников.

— Смотри ты, рыжий черт! В случае чего красными соплями захлебнешься. Пошел вон отсюда!

После ухода бандитов станция замерла — ни души, ни звука. В дежурке умолк вечный стрекотун — телеграфный аппарат, — связь в обе стороны прервана.

У стрелок, на перроне пусто. Закрыв от мух лицо полотенцем, Иван Дормидонтович лежал на кровати, Петр суставом среднего пальца по доске обеденного стола «передавал» телеграмму:

«Милая, милая Танюша, собирался ехать к тебе, но Сапожков помешал. Но как только восстановится движение, буду у тебя, посмотрю, полюбуюся, послушаю музыку твоего голоса. Большего мне не надо. Твой Петр».

На другом конце стола Григорий чистил картофель. Подходило время обеда. Наблюдая за движениями его рук, Петр только сейчас заметил, что у того на правой руке не хватает трех пальцев — на култышке торчали лишь большой да средний без ногтевого сустава.

— На войне? — спросил Котельников.

— Нет, в поле косилкой отмахнуло. Из-за них я и в солдаты не попал.

— У него в остатних двух силы больше, чем у иного в пяти, — из-под полотенца отозвался Иван Дормидонтович. Григорий засмеялся и положил нож.

— Дай-ка ногу! Давай, не бойся! — повторил он.

Котельников протянул ногу и не обрадовался: ему показалось, что нога попала в клещи.

— Пусти-и!

— То-то! — довольно расхохотался Григорий.

Из степи донесся одинокий винтовочный выстрел, словно шмель ударился в окошко.

— Воюют, — проговорил Иван Дормидонтович, поднимаясь с кровати. — И черт-те чего им надо! С белыми сколько греха приняли, теперь промеж себя пошло. Ведь Сапожков сам в красных был, с казарой дрался.

— Кулакам продразверстка не по сердцу, вот они и мутят народ.

— Не скажи, Гришка! А простому мужику, думаешь, она по сердцу? Как бы не так! Отдать хлебушко легко, а заробить его не мало пота да крови прольешь. И отбирают ведь начисто.

— Оставляют.

— Сколько? Пуд на едока? — Иван Дормидонтович осуждающе покачал головой. — Неправильно поступают наши правители.

— Правильно, Иван Дормидонтович, — вмешался Котельников.

Старик удивленно взглянул на него, перевел взгляд на Григория и махнул рукой — дескать, много вы понимаете.

Григорий подлил масла в огонь:

— Ты, дядя, от крестьянства отошел давненько и сейчас, скажем, глядишь со стороны, не как я — изнутри. Так вот, мне и то понятно, что хлеб от мужичьего сердца отдирать приходится, и то, что трудно это, а другим способом не обойдешься.

— Это почему же? — подскочил старик, обиженный тем, что его не считают крестьянином.

— Потому — революция, и капитализму отпор надо давать, а чтобы обороняться, надо кормить и красноармейца, и рабочего.

Котельников торопливо развертывал газетный лист.

— Вот, послушайте, что товарищ Ленин по этому поводу говорит! — начал он. — «Крестьянин, который имеет излишки хлеба и сдает их по твердой цене, есть наш соратник. Тот же который не делает этого, — есть наш враг, есть преступник, есть эксплуататор и спекулянт, и мы с ним не можем иметь ничего общего».

— Это почему же мужик в ксы… ксы… в ксы… ну, в эти самые попал?

— Почему? А вот почему: «Средний крестьянин производит продовольствия больше, чем ему нужно, и таким образом, имея хлебные излишки, он становится эксплуататором голодного рабочего…» А вот дальше: «Крестьянин, как труженик, как человек, который живет своим трудом, как человек, вынесший гнет капитализма, — такой крестьянин стоит на стороне рабочего. Но крестьянин, как собственник, у которого остаются излишки хлеба, привык смотреть на них, как на свою собственность, которую он может свободно продавать. А продавать излишки хлеба в голодной стране, — значит, превращаться в спекулянта и эксплуататора, потому что голодный человек за хлеб отдаст всё, что у него есть».

Петр умолк.

— Это тоже товарищ Ленин сказал? И еще есть?

— Есть.

— Так чего же ты не читаешь? Читай!