Степные хищники

Егор насупился, стоит, глазищами буравит брови супонью стянуло. Глядел-глядел и, на подлость, подставил ножку танцору. Полетел Семен, сшиб кадку с помоями и вскочил разъярённый. Развернулся, — хрясть обидчика в ухо. Свернул бы зевки[49], да поскользнулся на разлитых помоях — удар легким получился. Задохнулись оба, кряхтят, сопят, тычут кулаками. Вокруг к стенам зрители прижались, при ловком ударе восторженно гогочут. И Маруся впилась взглядом, ловит каждое движение и в мыслях: «Из-за меня дерутся, — значит, стою того».

Обманул Егор противника ложным выпадом и ударил под ложечку. У Семена перехватило дух, потемнело в глазах. А Егор ему второй раз. Закачался и упал Семен, а Егор его сапогами.

Не по правилам, — лежачего не бьют.

— Цыц! — крикнула атаманша. И дюжий бандит как клещами, сжал Егоровы плечи.

— Уймись, Егорка! Подрались и хватит!

Трясется от злости Егор, а парень его за стол усаживает, вонючим самогоном потчует, пока другие Семена водой отливают.

Семена привели в чувство, и гульба продолжалась.

Вспомнишь ты старушку мать
И родного брата,
Не утерпит твое сердце,
Ты убьешь солдата,—

снова рассказывала песня о горькой арестантской доле. Кружатся головы, в табачном тумане возникают оскаленные рожи, остатки сознания глушит звериный рык:

Мать я зарезал,
Отца я убил,
Младшую сестренку
В речке утопил.
Погиб я, мальчишка,
Погиб навсегда,
Год за годами
Проходят лета.

Бесстыжие руки грубо тискают податливое тело. Ну, и пусть! Пусть летит всё в преисподнюю! Счастье сгинуло, и терять больше нечего! Гуляй, душа, в волюшку! Что бы такое сотворить?

Маруся освободила руку, нащупала наган, достала украдкой.

— И-и-эх!

Грохнул выстрел, — со звоном разлетелось ламповое стекло, а во тьме истерический бабий визг: «И-иха-хах-ха-а-а-и-и-и!»

Ломает Егор тонкие пальцы, отнимая наган…

Хмурый рассвет застал спящих гуляк. У выходной двери, положив голову на порог, храпел Семен. На хозяйской двухспальной кровати крепко обнялись атаманша с Егором. На столе хозяйская кошка, злобно мурзясь, грызла большой кусок мяса.

Глава восьмая ВНИЗ ПО ВОЛГЕ-РЕКЕ

Уходя от преследующих его частей Красной Армии, Попов еще раз круто повернул с прямого пути на Самару влево на запад и 17 марта занял небольшой приволжский городок Хвалынск. Забирая в попадавшихся на пути селах свежих лошадей, бандит выигрывал во времени и тем самым сохранял инициативу в своих руках.

Проводив незваных гостей, плакались бабы у колодцев:

— Хуже саранчи, прости господи! Та на полях разбойничает — поест и улетит, а эти метут все подряд — хлеб, скотину, лошадей, сбрую…

— У меня, бабоньки, исподница плохонькая была, и ту утащили…

Запоздало вздыхали мужики:

— Это похлеще продразверстки. Там сдал в продком что положено, остальным пользуйся, а тут остатков не получается.

19 марта сводный кавполк выбил Попова из Хвалынска, а на следующий день сюда прибыл вновь сформированный кавдивизион ВНУС.

В городах весна приходит раньше. По улицам Хвалынска бежали шумливые ручьи, задорно, по-весеннему, чирикали воробьи на заборах, по лужам степенно расхаживали вороны.

Картины пробуждающейся природы напомнили Щеглову детство. Так же шумели ручьи, так же каркали вороны и ссорились воробьи, когда Васька Щегол (уличное прозвище) с ватагой таких же, как он, вихрастых мальчишек пускал по ручьям кораблики. Далекая, счастливая, безмятежная пора!

Задумавшись, Щеглов не заметил, как к нему подошел, опираясь на палку, человек и тоном старого служаки отрапортовал:

— Честь имею явиться!

От неожиданности Щеглов вздрогнул, поднял голову и обрадовался:

— Костя! Дорогой мой! Жив, здоров? Как ноги?

— Полный порядок!

— Может быть, еще надо полечиться?

— Хватит! — энергично мотнул головой Кондрашев. — На лошади я сидеть могу, а пешим бегать мне без надобности. Не слышно, когда выступаем?

— Приказа не было, и ночевать во всяком случае будем в Хвалынске. Пойдем ко мне на квартиру!

Вечером пришел Тополев, и под треск горящих поленьев в железной печке-буржуйке потекла неторопливая беседа друзей.

Рассказав о своих злоключениях, о том, что испытал, сидя в погребе, Костя неожиданно воскликнул:

— В конце концов, что же получается? А? Попов, значит, воюет за то, чтобы у мужиков не брать хлеба, вроде защищает их, а сам что делает? Ведь там, где он прошел, чисто, хоть шаром покати. Те же, скажем, рахмановские мужики разоряют марьевских, а марьевские других каких, и все остаются нищими, голодными. Какой же им прок от этого восстания? Что думает Попов?

Щеглов улыбнулся, — он давно не слушал прямолинейных и подчас наивных, рассуждений своего взводного.

— Какой мудрец тебе сказал, что поповцы — защитники крестьян? — насмешливо произнес Щеглов. — Они же самые настоящие контры, и на крестьян им плевать. Крестьянские руки им нужны, чтобы воевать, свергнуть Советскую власть, а потом они — будь спокоен! — крепко сядут на мужицкую шею.