Стерегущий

Старший офицер видел, что сложность обстановки понятна всей команде. Все чаще и чаще ловил он на себе напряженные, спрашивающие взгляды матросов и хорошо сознавал, что если у матросов будет уверенность в счастливом исходе боя, то все препятствия, встававшие на пути «Стерегущего», будут ими преодолены. Но как внушить им эту уверенность?

— Узнай у минеров, есть мины? — распорядился Головизнин.

Ворожцов со всех ног бросился к старшему минеру. Останавливаясь около Ливицкого и едва переводя дыхание, он прерывисто заговорил:

— Сколько мин у вас осталось, старший офицер спрашивает?

— Две! — сердито буркнул Ливицкий.

— Ну-у? — с деланой веселостью удивился Ворожцов. — Значит, на всю японскую шпану не хватит?

— Если тебя вместо мины послать, тогда хватит, — хмуро пошутил Тонкий.

Вернувшемуся Ворожцову стыдно было докладывать, что мин только две.

— Может, и найдутся еще где, — нерешительно сказал он.

— А ты сначала узнай досконально, сколько их, а потом и лезь докладывать! — вскипел рулевой Худяков. Он уже давно заметил, что остававшиеся позади «Стерегущего» минные крейсеры «Акаси» и «Сума» остановились и били по нему не с ходу, а стоя, что повышало эффективность их огня и позволяло брать все более и более верный прицел. Опытный Худяков не хуже Головизнина разбирался в обстановке и тоже находил, что японцев следовало бы шугануть минами, а тут на тебе: их только две! И он гневно смотрел на Ворожцова, словно тот был виноват в этом.

Головизнин приказал Ливицкому зарядить оба аппарата.

— Слушай, парень, христом-богом тебя прошу, стреляй аккуратней, — сказал Ливицкий Степанову, вкладывая в свою простую фразу ласку и угрозу. — Сам видишь: мины две, а японских бандур тьма-тьмущая!

— А разве мне вовсе жить не завидно? — вполголоса огрызнулся Степанов, нагибаясь к своему аппарату.

Астахов, прекративший стрельбу, потому что у него действительно кончились снаряды, решил сам поразведать, нельзя ли выудить что-либо из натронных погребов.

По дороге к ним он задержался у правого носового орудия, вокруг которого все еще суетился Васильев. Шагнув к нему, Астахов увидел лицо, не похожее на то, которое привык видеть. Оно словно осунулось и постарело.

— Васильев! — воскликнул он заискивающе и вместе с тем повелительно, как человек, имеющий заднюю мысль. — У тебя, часом, с пяток снарядов не осталось? Будь друг, займи. Ей-ей, отдам!

— На том свете угольками? — съязвил Васильев и послал в воздух хлесткое ругательство.

По тону его и оттого, что Васильев сразу не отказал, Астахов понял, что снаряды у него есть.

— Васильев, — горячо заговорил он, — не будь жадюга, будь человек. Я заслужу перед тобой. Только в Артур дотопаем, сейчас тебе полбутылки. Пей в свое удовольствие. Мое слово верное.

— А пропади ты пропадом, анафема! — плачущим голосом закричал Васильев. — Что мне твоя полбутылка, когда я, может, сам забил бы японские крейсеры, кабы орудие мое не заело! Бери остатний ящик, бери, пользуйся горем чужим, каторжник. Бондарь, помоги их полублагородию кровь-кровиночку мою к себе перекачать.

И Васильев демонстративно отвернулся в сторону, делая вид, что его больше ничего не интересует и говорить больше не о чем.

— Беда как расстроился человек, — сочувственно сказал Бондарь, поднимая вместе с Астаховым тяжелый ящик со снарядами.

— Как тут не расстроиться! — так же сочувственно пособолезновал Астахов. — У его, сердечного, все равно что у голодного изо рта кусок хлеба вынули. Ты, Бондарь, пока я заряжать буду, доложи старшему офицеру насчет стрельбы. Мичмана-то Кудревича убило, командовать некому. А хороший человек был, царствие ему небесное. Только молодой и горячий.

— Вечная ему память, — проникновенно и грустно произнес Бондарь. — Астахов, знаешь что?.. Ты сам доложись старшему, а я пойду в пороховые. Может, потралю чего. Я же нырял туда. Ящики там есть, сам видел.

Между тем Головизнин приказал передать Анастасову свое решение идти в атаку, чтобы инженер-механик, когда будет сигнал, выжал из машин все, что они могут дать. Потом послал Ворожцова предупредить минеров и Астахова, чтобы они стреляли лишь по его приказу.

По взволнованно-напряженным матросским лицам Головизнин видел, что все матросы понимают, что другого решения быть не может. Когда после сигнала в машину «Стерегущий» ринулся вперед, многие сняли бескозырки и держали их в руках, как на молитве.

Расстояние между «Стерегущим» и крейсером «Сума» быстро сокращалось. Все слышнее журчала вода впереди. Нельзя было терять ни мгновения. Ливицкий припал к минному аппарату, точно обнял его. Астахов замер у заряженного орудия, прикидывая глазом дистанцию. Кружко и Ворожцов застыли в натужном внимании.

В томительном ожидании промчалось несколько секунд.

— Астахов, пли! — высоким, сорвавшимся от неожиданности и волнения тоном скомандовал Головизнин.

У орудия Астахова ярко вспыхнул огненный язык, бурое облако вихрем закрутилось перед дулом. Звонким выстрелом подал голос оживший «Стерегущий».