Стерегущий

Но Сергеев отказался. Он хотел быть здесь: на боевой рубке, на своем командирском посту. Вынужденный снять с себя командирскую власть, он словно перестал воспринимать ощущения и темпы боя, обязывавшие к быстроте, решениям, действиям. Зато сейчас в нем возникла настоятельная потребность внушить всему экипажу уверенность в конечном торжестве «Стерегущего» над врагом, добытом хотя бы ценою жизни. В том, что это торжество придет, у него не было ни колебаний, ни сомнений. Была лишь теплая человеческая жалость к защитникам «Стерегущего», из которых, конечно, уцелеют немногие, если к месту боя не подоспеет вовремя русская подмога.

Приподнявшись на локтях и повернув голову к неприятелю, Сергеев смотрел на продолжавшийся бой, оценивая шансы «Стерегущего» продержаться до прибытия русских кораблей. Матросы, с обветренными лицами, воспаленными глазами, бледные, но решительные, зорко вглядывались в японские суда, беспрерывно стреляли по ним из винтовок. Ожесточившийся враг отвечал неослабевающей артиллерийской пальбой. Вражеские борта вспыхивали огнем, обволакивались клубами дыма, доносился зловещий вой разодранного в клочья воздуха — и через мгновение грохот разрыва. Весь корпус «Стерегущего» сотрясался от неприятельских ударов. На палубе слышался треск чего-то рушащегося, чей-то страшный крик от неожиданной боли, протяжный стон, близкий и хватающий за душу. То там, то здесь падали люди. Одни поднимались, другие оставались лежать неподвижно. Кто же защитит «Стерегущего», когда упадет последний матрос?

Боль и потеря крови обессиливали Сергеева. Им овладела боязнь, что он не скажет последнего слова матросам, если будет медлить.

— Юрьев! — слабо позвал он из последних сил. — Пришли мне хозяина трюмных отсеков.

— Их нет. Даве только убило, — как бы нехотя ответил Юрьев, отворачиваясь в сторону.

— Алексея Иваныча? — произнес Сергеев со вздохом. — Ну прощай, Иваныч, а я хотел тебе «Стерегущего» доверить.

Он приказал взять его на руки и пронести вдоль всего миноносца; обнял шеи пригнувшихся к нему моряков. Юрьев и Кружко, сплетя руки, осторожно подняли его и понесли.

Сергеев чувствовал себя обязанным сказать каждому из оставшихся в строю людей: «Нет ничего позорнее и ужаснее, как допустить на родной корабль врага-победителя. Родина доверила миноносец командиру и экипажу, их доблести и мужеству. Оправдаем доверие нашей великой отчизны!»

Сергеев хотел, чтобы все прониклись его мыслями, как проникся ими он сам. Каждому матросу, встречавшему его на пути, командир говорил кратко:

— Спасибо за службу… Умри, но «Стерегущего» врагу не отдавай!

Сергеев не дожидался ответа, но у всех он видел понимающие, сочувствующие глаза, суровые и решительные.

Лкузин, когда мимо него пронесли командира, посмотрел на Гаврилюка и быстро сказал:

— Если бы мое большое стреляло, «Стерегущего» ни в жизнь бы не взять. Ну, да и так, однако, не одолеют.

— Спасибо, братцы, за службу, — обратился к ним Сергеев. — Знаю, что будете биться до конца.

К носовому отделению из-за неразобранных обломков пробраться не было возможности, а там открылись свежезаделанные пробоины. Кочегары Игнатов и Осинин сами перелезли через обломки навстречу Сергееву и, разом обратившись к нему, сказали, что вода хлещет и хлещет и совсем затопила патронные погреба.

Эта новость обезоружила лейтенанта, отняла у него последние силы. Когда его поднесли к заряжавшим винтовки Ливицкому и Майорову, он едва мог коротко и трудно вымолвить:

— Старший минер, «Стерегущего» не сдавать!

Ливицкий молча отдал честь. Майоров поглядел на Сергеева.

«Не будет у врага отечества русского верха над нами, не будет, и никогда тому не бывать!» — мысленно воскликнул он вслед лейтенанту.

Юрьев устал нести командира. Кроме того, их группа обращала на себя внимание японцев. По ним с неприятельских бортов стреляли уже из ружей, и Юрьев начинал тревожиться, как бы их не зацепила шальная пуля. Но тревога быстро прошла. Юрьеву казалось, что обнимавшая его шею командирская рука защищает его от вражеских пуль и снарядов. Теперь беспокойство было не о себе, о командире, и оно все возрастало. Он слышал, как слабел голос лейтенанта, по его движениям чувствовал, как угасала в нем едва тлевшая жизнь.

Обход миноносца заканчивался.

Сергеев устало откинулся на руках Юрьева и Кружко, сознавая, что его жизненный и морской путь пройден, и приказал отнести себя к дымовым трубам. Его все сильнее и сильнее охватывала темная, бездумная усталость, преддверье смертного забытья, оскорбляемого сейчас лишь нечеловеческими страданиями. Последним усилием угасающей воли он заставил себя забыть о ранениях и несколько мгновений смотрел вокруг нежно и спокойно, ясно сознавая, что навсегда прощается с тем, что недавно было «его» кораблем. Он смотрел и ввысь слегка прищуренными глазами, но не видел, чего искал, — родных цветов русского неба.