Стертый мальчик

– Почему люди любят все так усложнять? Си-эн-эн пытается внушить нам с экранов телевизоров, что мы не должны были вмешиваться. Они что, не понимают, что Иисус придет со дня на день? – Он со скрипом опустился на кожаный диван. – Я уверен в этом как никто другой.

Многие (в том числе мой отец) повторяли проповедь, в которой говорится, что у Господа есть время только для прямолинейного человека. Свои мысли следует высказывать как можно яснее.

«Нейтралитета не существует, – говорил отец. – Есть только черное и белое, и никакого промежутка между».

Я наблюдал за ними из двери отцовского кабинета. В одной руке я держал Библию короля Иакова в кожаном переплете, другой вцепился в дверной косяк. Спустя пять минут я встану на колени перед диваном и впервые в жизни буду читать Библию перед отцом и его рабочими. После того как несколько лет назад отец переехал в этот город и возглавил салон «Форда», он каждое утро устраивал для служащих чтение Библии. Как и многие верующие, он беспокоился, что в школах и на работе теперь уже совсем не молятся и, несмотря на то что президент страны был протестантом, Христос здесь лишился былого почитания, а под угрозу отмены попали даже такие религиозные оплоты, как клятва верности и празднование Рождества. Мои родители с самого детства посещали церковь, а учитывая, что в городе, в котором они провели бо́льшую часть жизни, была только одна церковь, они всегда оставались баптистскими миссионерами и постоянно беспокоились о том, как привести к Господу других людей. Там, где двое или трое соберутся во имя Мое, там и Я буду среди них. Как и все баптистские миссионеры, папа понимал эту цитату буквально и, как все протестанты, верил, что чем больше душ он приведет к Христу, тем больше людей спасется от вечного адского пламени. Две души – необходимый минимум, три – тоже неплохо, но еще лучше девять или десять.

«Я хочу привести к Господу как минимум тысячу душ, прежде чем умру», – говорил он мне едва ли не каждый день.

Каждое лето я мыл в его автосалоне машины, что в каком-то смысле защищало меня от работы по спасению душ. В свои восемнадцать я еще не совершал богослужений. Отец в этом никогда не признавался, но он специально загружал меня физическим трудом на каникулах, чтобы воспитать из меня нормального здорового мужика-южанина и смягчить задротские и женственные повадки. Моими трудовыми соратниками были герметики, полироли, средства для удаления царапин и очистители покрышек. Я не очень разбирался во всех этих розовых, фиолетовых, желтых жидкостях и различал их скорее по запаху и следам, которые оставались на моей загорелой коже и позже окрашивали пену, стекавшую в душевой слив в конце каждого рабочего дня. Когда отец спрашивал, перед сколькими клиентами я свидетельствовал за день, я улыбался и отвечал: «Не думаю, что у мойки высокого давления есть душа, хоть она и шумит как сумасшедшая». Отец отвечал на это: «Надо ее наконец починить», – и отворачивался.

Но во время утреннего чтения Библии шуткой мне не отделаться. Я должен выступить достойно, иначе опозорю отца перед сотрудниками. Ведь все воспринимают меня как его продолжение. Станешь таким, как твой старик. Интересно, каким даром наградил тебя Господь. Из моих уст должно излиться нечто необычное, как вино в Кане Галилейской[1], когда пустые сосуды внезапно наполнились, свадебный пир возобновился, а ученики поверили в чудо.

Когда мама присоединится к нам за обедом в «Лесном массиве» – единственном приличном ресторане в городе, с залом, перекрытым деревянными балками, с которых свешиваются огромные пилы, чьи ржавые лезвия больше моей головы раза в три, – отец посмотрит по сторонам на жующих людей и прискорбно вздохнет, отчего его голос сделается тихим и глухим: «Как вы думаете, сколько душ из этого зала отправятся прямо в ад?» И перед уходом он устроит целое представление и оплатит всем посетителям обед. Встанет из-за стола, остановит официантку, скользящую на автопилоте мимо засаленных лиц, и прошепчет ей свое пожелание на ухо. Люди будут проходить мимо нас, а мы с мамой замрем у выхода в ожидании отца. Пара посетителей подойдут отказаться от его благотворительности, а он им скажет: «Господь благословил меня. Он благословит и вас, если вы впустите Его в свое сердце». Но бо́льшая часть гостей так и будет сидеть за столиками, пропитанная запахом жареной курицы, а когда придет время платить, станет хмуро щуриться на официантку, как будто она каким-то образом виновата в их неловком положении. В этом маленьком южном городке никто не любит чувствовать себя обязанным, и моему отцу это прекрасно известно.