Стертый мальчик

Я не мог сказать ему правду – что встревожен и хочу ощутить ледяной ветер.

Пиная гравий, я дошел до небольшого сада и направился к холодной каменной скамье. Меня окружала высокая живая изгородь, и сквозь голые ветви я легко различал шпиль университетской часовни, щедро освещенный тремя прожекторами. В начале учебного года мы с друзьями залезли на этот шпиль ночью – с нами были Доминик и Чарльз, а еще Дэвид. Мы перелезли через потолочные балки – внизу в преломляющемся лунном свете мерцали медные трубы органа – и, стараясь подавить хохот, поднялись по ржавой лестнице. Прежде чем забраться на самый верх, мы задержались на лестничном пролете, который вел на узкую террасу, окаймлявшую шпиль, и один из старшекурсников, приложив палец к губам, сказал, что хочет открыть нам правду об этом месте. Он рассказал, что в колледже располагался масонский сиротский приют, который сгорел дотла в начале двадцатого века. В пожаре погибли дети. Говорят, что трое из них каждую ночь стоят у шпиля, держась за руки. Трое безымянных малышей, чьи черты стерло пламя.

Страшилка прибавила адреналина, и без того зашкаливавшего, пока мы взбирались вверх по ржавым ступеням и отмахивались от плотной паутины, хватаясь за руки новоиспеченных друзей, которых едва знали, но кому доверяли свою жизнь на этой шаткой конструкции. Мысли о покрытой шрамами плоти и о несчастных загнанных детях, о которых даже некому было скорбеть, смешивались с суевериями, которые лишь кромешная тьма могла породить в скептиках вроде нас. Добравшись до основания шпиля и ощутив теплый летний ветер, мы с изумлением обнаружили вокруг только стертый бетон и пыль. Тогда мы взялись за руки в память о погибших детях; должно быть, остальные чувствовали то же, что чувствовал я, сжимая теплую ладонь Дэвида: что неразрушимая связь, возникшая между нами той ночью, будет существовать вечно.

За пределами сада медленно опускался туман, обволакивая корпуса и прилежного студента с гуманитарного факультета. Каменная скамья, на которой я сидел, превратилась в крошечный островок, дрейфующий среди белых пенистых волн. «Гефсиманский сад», – подумал я, вспомнив «Страсти Христовы». В ночь перед распятием Иисус старался утешить учеников, объяснить, что боль, которая вскоре на них обрушится, того стоит, что насилие претворит в жизнь Его обещания. Я задумался, не было ли так и с сиротами, не утешал ли их кто-то, до того как пламя облизнуло им руки?

Я крепко обхватил себя и почувствовал под ладонями тощие ребра. Это чувство было мне приятно, приятен был холод. Все во благо, если веришь, что во всем есть смысл. Снега тогда еще не было, ощущалось только его легкое преддверие, но он обязательно пойдет, пускай и позднее, чем ожидалось. Снег укроет все, разобьет странные сады из скрытых под ним предметов, слепит из мира нечто новое.

В тайной жизни терапия меня поглощает, переполняет и в конце концов становится воздухом, которым я дышу. С последнего посещения психолога прошла неделя, и впервые за долгое время я не думаю о следующем сеансе. Я дома. Поздний вечер, канун Рождества. В одном углу гостиной трещит огонь, в другом стоит огромная ель; празднично украшенный коридор тянется от меня к окну с видом на полузамерзшее озеро, которое сверкает, отражая рождественские гирлянды соседского дома.

Темный пол коридора зияет под моими ногами. Мама выходит из кухни и становится позади меня. Я чувствую исходящее от нее тепло духовки, к которому примешивается слабый пряничный аромат. На ней кашемировый свитер с огромной рожицей снеговика. Большой пластиковый красный нос-морковка царапает мне плечо, когда она поворачивается в мою сторону.

– Запишемся на новый сеанс? Может, на следующей неделе? – спрашивает она.

Она не может удержаться. В последнее время только и думает, что о приеме у доктора. Никто ничего не хочет с ней обсуждать, особенно отец. Но кто-то ведь должен обо всем позаботиться.

Я смотрю на ее туфли. Блестящие, черные, с прозрачными пластиковыми каблуками, внутри которых стоят мелкие Санта-Клаусы, а возле их крошечных ботинок – маленькие сугробы. При каждом шаге Санту, запертого в каблуке, окутывает миниатюрная буря. Ребята в начальной школе всегда гадали, в каком диковинном наряде она придет забирать меня после занятий в этот раз. Наденет красную ленту? Возьмет смешную сумочку в горошек? Я одновременно и гордился матерью, и стыдился ее, словно какая-то часть меня отражалась в этих броских нарядах.

– Доктор Джулия хочет проверить твой тестостерон.

– Ага, – киваю я. Не знаю, что еще сказать.

– Это быстро. Зато сразу что-то поймем.

– Хорошо, – говорю я.

Близнецы Санта-Клаусы смотрят на меня; возле их сапожек оседает снежок.

– Не забудь сказать преподавателю, что во вторник тебя не будет.

– Хорошо.

– Что такое, милый?

Один Санта приблизился.

– Ничего, – говорю я. – Просто странно как-то.

– Знаю, – говорит она. – Скоро все закончится.

Санта-Клаусы поворачиваются ко мне спиной, затерянные в разыгравшихся вновь бурях. Мама уходит на кухню – ее бледный кашемировый свитер белым огоньком мерцает в полумраке.