Стерва

– Ты не можешь ничего говорить сейчас, – глухо отзывается он, и вместе с его басом наружу прорываются мои слезы. Только теперь я понимаю, что натворила, во что втянула сестру.

Она рассказала ему.

– Ты лишилась возможности что-либо мне советовать, – обернувшись, Рон упирается спиной о кухонный гарнитур.

Он наигранно равнодушно опускает уголки своих губ вниз и пожимает плечами. Господи, надеюсь, они помирятся! Его взгляд красивых глаз цвета морской волны метнулся ко мне. Я вздрагиваю тут же, будто Рон ударил меня. Сумка с необходимыми для Даниэль вещами падает на пол. Эта легкая вещь вдруг показалась мне неимоверно тяжелой.

– Ну, Сэми, – со лживым дружелюбием начинает он, – как поживаешь? Все хорошо?

К чему эти игры?

На мгновение, выпятив нижнюю губу, Галлахер усмехается.

– Слышал, у тебя все отлично, – издевается зять, – отличная работа, успехи в учебе, налаженные отношения с родителями. – Потом недолгая пауза, и через две секунды: – Новый парень, – он выделяет последние слова. Снова пауза. – Ребенок, – его голос слышится громче.

У меня сдают нервы. Я руками хватаюсь за спинку стула перед собой, краем глаза замечая, как Агнес прислоняется к стене, запрокинув голову. Не спеша Галлахер делает шаги вперед, и меньше чем через минуту он стоит прямо передо мной.

– Как удачно вышло, правда? Дочь – копия матери. Кто же догадается, что ее отец – не какой-то мерзавец, покоряющий Мексику?

Когда я не прекращаю свое молчание, Аарон берется за полы моего пиджака, подталкивая к себе, заставляя смотреть прямо на него. Я не отвожу взгляда – решительного и грубого. Что же он сделает, когда уже знает правду? Плюнет мне в лицо? Я не останусь в долгу и разукрашу его физиономию во все цвета радуги.

– Все это время, – тихо, но так, что в этой небольшой комнате слышно каждое его слово, говорит Галлахер, – я ошибался. Я был слеп. Я не знал, что такое дружба. – Неожиданно для меня он начинает плакать, но, наверное, и сам не подозревает об этом, потому что выражение его лица остается напряженным. – Я не знал, что дружить – значит, обманывать. Не знал, что называть кого-то близким человеком – значит, лгать ему. Означает уничтожать его своим враньем. Означает скрывать, возможно, самую главную правду в жизни своего друга.

Закусив губу, я ощущаю новую порцию слез на своих щеках. Я не стану оправдываться – не имеет смысла. Но я никогда, клянусь, еще никогда так не хотела просить прощения, как сейчас. Я никогда еще так не мечтала обнять человека и сказать ему, что я – стерва.

Он отпускает меня и отходит на шаг, вальяжно кивая рукой в сторону Агнес.

– Знаешь, в чем сегодня мне призналась моя жена? Буквально полчаса назад. – Он смеется, но как-то совсем не живо. – Да ты и сама знаешь, Сэми.

Потирая бровь пальцем, Рон сморит вниз.

– Просто я не мог поверить, а потом вспомнил одну важную деталь, о которой почему-то позабыл, – парень хмурится, но так и не глядя ни на одну из нас, тычет указательным пальцем себе в левое плечо. – Родинка. Пятнышко на предплечье моего лучшего друга, которое передалось ему от отца, оказывается, есть и у крошки Даниэль. Оно еще совсем маленькое, может, поэтому я не видел. Или… или не думал об этом. – Его глаза растерянно изучают мое лицо. – Ты можешь представить, что, если бы не моя горячо любимая жена, – с некой насмешкой произносит это он, – я бы, наверное, и не обратил внимания на эту родинку. Ведь я доверял тебе, – едва слышно заканчивает Аарон.

Еще несколько минут наша душераздирающая беседа терпит оглушающую тишину вперемешку с редкими всхлипываниями Агнес. Но Галлахер не дает расслабиться. Только не в эту ночь.

– Я и не засомневался ни разу, что это ребенок… как его там… – морщится Рон, вспоминая. – Бут? Правильно?

Я не отвечаю, и он возобновляет свою оду.

– Я не сомневался, что это дочь Бута, Сэми. Я ничего не сказал Джереми о Даниэль, чтобы его, – внимание, – Рон, вытаращив глаза, поднимает палец вверх, – не расстраивать! Я не хотел, чтобы мой брат хреново чувствовал себя из-за того, что ты родила ребенка от другого мужика! Ты понимаешь это?! – переходит на крик Аарон.

Мы с Агнес пятимся назад, когда он переворачивает одним махом два стула. Отдышавшись, парень вновь становится обманчиво спокойным.

– Кстати, – улыбается Галлахер, плача – он не может остановить эти чертовы слезы, – знаешь, что говорит твоя дочь о своем отце? – Рон облизывает губы, уперев ладонь в бедро. – Дани говорит, что ее папа умер, потому что так ей сказала, – он вскидывает другую руку, указываю ею строго на меня, – ТЫ. Ты сказала ей, что, по всеобщему мнению, папаша Бут из Мексики скончался?

Его отнюдь не веселый смех перерастает в какую-то глупую неудержимую истерику. Успокоиться ему удается лишь через полминуты, не раньше.