Стервятник

…Последующие часа полтора обернулись сущим адом. Половина пухлого Ирининого блокнота оказалась исчирканной корявыми схемами и стрелками: отбирая друг у друга авторучку, они чертили поверх старых рисунков и, торопливо перелистнув страницы, начинали малевать новые, порой легонько ругались, спорили, в горле першило от бесчисленных сигарет, благоразумно прихваченный Родионом полуторалитровый баллон «Фанты» вскоре опустел, потом Ирина принялась экзаменовать его, придирчиво, в диком темпе, при малейшей заминке трагически воздевая бездонные очи к потолку машины, а однажды сгоряча пустила матом почище вокзального бича. Однако настал момент, когда оба, помолчав, переглянулись – и поняли, что обсуждать больше нечего. Все просчитано от и до. «Сокровище» обречено – если все пройдет согласно писаным схемам, вопреки незабвенной поговорке про бумагу и овраги…

– Мать твою, – с сердцем сказала Ирина. – Горек хлеб у киллеров, оказывается, кто бы мог подумать, в кино так элегантно и красиво все явлено…

– Да уж, – отозвался он устало и сердито.

– Дай сигаретку, тошнит уже от них, а остановиться не могу… – Она откинулась на спинку сиденья, сбросила туфли, вытянула ноги, насколько возможно. С закрытыми глазами выпустила дым. – Что странно, Родик, совершенно не чувствую себя моральным уродом…

– Аналогично, – усмехнулся он, не сводя взгляда с ее ног. – Спишем все на время и страну, а? – и с намеком прикоснулся коленкой к стройному бедру.

Ирина выбросила окурок в окно, потянулась, закинув руки за голову, не открывая глаз, продекламировала отрешенно:

– Я наклонюсь над краем бездны,
И вдруг пойму, сломясь в тоске,
Что все на свете – только песня
На неизвестном языке…

На ее чистое, свежее личико, казавшееся совсем молодым, легла тень, уголки полных губ слегка опустились. Казалось, рядом с ним осталось лишь совершенное тело, а душа упорхнула в неведомые эмпиреи.

– Кто это? – спросил он, отчего-то почувствовав недовольство.

Так, один непризнанный гений. Повесился когда-то. Дураки говорили, из-за меня, но на самом деле, ма пароль[6] , произошло это исключительно из-за водки и полнейшего отсутствия характера. Дела давно минувших дней, предания Совдепии глубокой… – Она открыла глаза. – Родик, ты бы смог меня убить?

Ни малейшего намека на шутку в ее голосе не было. И он, подхлестнутый неведомым импульсом, ответил честно:

– Не знаю.

– А что чувствуешь, когда убиваешь человека?

– В моем случае? – грустно улыбнулся он. – Удивление. И не более того. Только что был живой человек, наганом под носом махал – и стал труп. Нет, этого не опишешь…

– Тот поэт пытался меня однажды убить. Но поскольку у него абсолютно все, кроме стихов, получалось предельно бездарно, получилось сущее безобразие, не страшное ни капельки, смешное… – Она смотрела в неведомые Родиону дали, и он никак не мог понять, печальны или веселы представшие ее взору картинки прошлого. – Смех…

– Сколько у нас времени? – грубовато прервал он.

– С полчасика. – Ирина открыла сумку, кинула туда блокнот и авторучку. Прильнула к нему, заключив в устойчивое облако дорогих духов, и, прежде чем он успел по-настоящему обнять инфернальную любовницу, прошептала в ухо: – Нет, не здесь… отведи меня в кусты и трахни. Хочется опять побыть девочкой с Киржача, как в беспечальные года…

…В засаде он сидел минут пятьдесят – собственно, засада была предельно комфортабельная, ибо все это время Родион пребывал в своем новообретенном «скорпионе», покуривал, слушал музыку и лениво разглядывал прохожих. Он терпеть не мог пустого ожидания, но утешал себя тем, что умение терпеливо ждать, если прикинуть вдумчиво и творчески, необходимо гангстеру, как неброский вид шпиону. Неясным оставалось одно: касается ли сия истина гангстеров временных?

Он встрепенулся, опознав в вышедшем из подъезда молодом человеке личность с показанной Соней фотографии – времен студенческих, невинных. И ощутил легкое разочарование – хозяин подпольного бардачка ничуть не походил на такового, как две капли воды напоминая юного американского «яппи»: модный костюмчик, галстук в горошек, аккуратная прическа, физиономия комсомольского активиста былых времен, платочек в тон галстуку, кожаный кейс…

Впрочем, он тут же вспомнил своего любимого Лема – тот эпизод, где к отважному звездопроходцу Ийону Тихому заявляется в гости сотрудничек порнографического журнала, джентльмен самого респектабельного облика, неотличимый от дорогого адвоката из старинной конторы. Поистине, создается впечатление, что писатели ничего и не выдумывают из головы…

Родион ожесточенно завертел ручки, опуская стекло, – нашлась-таки ложка дегтя в бочке меда, электрический стеклоподъемник забарахлил… Прилизанный молодой человек уже сунул ключ в замок своей беленькой «девятки», когда Родион, наконец, справился со стеклом, высунул голову и вполне вежливым тоном окликнул:

– Простите, можно вас?