Стежки, дороги, простор

Можно и даже следует сказать о гармоничности, соразмерности, т. е. в конечном счете нормальности соотношения у Янки Брыля национального и интернационального чувства. Вообще интернационализм у Брыля — не только чувство, но убеждение. «Немцы, я не оставлю вас там, за колючей проволокой границы», — мысленно восклицает на одной из последних страниц «Птиц и гнезд», уже на своей земле, Алесь Руневич — ему небезразлична судьба тех, с кем он столкнулся в Германии: людей и порожденных фашизмом нелюдей, судьба всей этой страны, где он столько выстрадал, где его хотели сделать рабом, чья жизнь не имеет цепы. А в последней по времени повести «Рассвет, увиденный издалека» ее умудренный жизнью, но не постаревший душой герой, вспоминая о жертвах войны, горюет не только о погибших родных, о соседях, друзьях и близких, но и о еврейских стариках, женщинах, детях, издевательски замученных фашистами.

Брыль последних рассказов, книг эссе, последних повестей «Нижние Байдуны» и «Рассвет, увиденный издалека» — это новый Брыль. Трудно даже сформулировать, в чем эта новизна. Можно сказать, что писатель стал жестче, сдержаннее, глубже, ироничней, оставаясь все тем же искренним лириком. Все это будет правдой, но она не схватывает и не передает сути того нового, что появилось в нем. В общем, это Брыль после работы над документальной книгой «Я из огненной деревни» — трагическим памятником девяти тысячам сожженных фашистами деревень Белоруссии, книги, которую он делал вместе с Алесем Адамовичем и Владимиром Колесником. Брыль и сам пишет в «Думах в дороге», что прикосновение «к народной кровоточащей и бескомпромиссной памяти» углубило его мысли, чувства, «отношение к жизни и своему участию в ней. И в любви, и в ненависти, и в горести, и в смехе».

До «Нижних Байдуков» Янки Брыля никто, пожалуй, не представлял себе, что белорусский крестьянин, белорусская деревня (писатель рисует деревню времен своего детства и юности) могут быть настолько колоритными. Жизнь, изображенная в «Нижних Байдунах», пестра и остра. Много здесь соли, много и горечи.

Зато сколько народных типов, сколько балагуров, острословов, фантазеров — от «скорбейной жизни», от иевоплощенных таланта и темперамента, сколько брехунов и просто «нервенных» людей с придурью! Какая изобретательность в ситуациях, сюжетах «баек» и в слове, в языке! И какая жизнь за всем этим — и трудная, и бедная, и темная, и жестокая, и сочная, и земляная, полнокровная человеческая жизнь. Это признак большой зрелости писателя, да и литературы в целом — умение вот так всесторонне видеть себя, свой народ. Видимо, в этом произведении вышло наружу все, что долго копилось у Я. Брыля, всегда ценившего острог слово.

Последняя повесть Я. Брыля «Рассвет, увиденный издалека», пожалуй, ближе к «Нижним Байдунам», чем к другим, ранее написанным Брылем произведениям о детстве — своем и своего поколения. На этот раз писателя, судя по всему, вдохновляла иная задача: не дать сегодняшним страстям, искажающему, — в том числе и в сторону идеализации, — давлению времени затемнить истинный лик прошлого, разобраться в нем с сегодняшней высоты, но будучи беспристрастно верным ему, его правде. А правда, она ведь никогда не бывает односоставна и добывается не путем простого арифметического сложения, а путем интегрирования ее составляющих.

И вот оно снова перед нами — детство в заброшенной западнобелорусской деревне сразу же после первой мировой войны. А на горизонте, — автор об этом горько знает — другая война, «еще глубже и страшнее мировая, уже без братания». Первая война, прокатившись по земле Белоруссии, оставила деревне огромные, со стог сена, мотки колючей проволоки, несчастных сирот, «байстрюков», грязные частушки, старое оружие, страшные воспоминания ее участников, безумного Соловья, сошедшего с ума в первой же штыковой атаке. Но детство всегда детство, и оно светлое. Сколько в этой повести тончайших наблюдений над физическими и душевными состояниями сначала 6-7-летнего мальчика, а затем мальчика постарше, подростка, живущего и своей жизнью, и жизнью деревни! Деревенская жизнь предстает во всей ее натуральной неодноцветности: тут и светлый купальский праздник, и игры пастушков «в семью», и бессмысленные драки, и безжалостные насмешки над «байстрюками» и калеками, и доброта, и взаимовыручка, и обнаженная интимная жизнь взрослых — всего хватает.

Я. Брыль никогда не идеализировал деревенской жизни, а тем более не идеализирует ее теперь, будучи зрелым художником. Теперь, как никогда, он считает себя вправе рассказывать всю правду о жизни, которую он любит и которой всецело принадлежит. И вот на фоне именно этой всей правды как-то сами собой вырастают две мысли. Первая — утверждающая мысль, что полный человек — это «соборный» человек, это народ. И вторая — горестно предупреждающая: мысль о том, как плохо, как медленно усваивают люди тяжкий исторический опыт, как трудно движется вперед, трудно реализуется идея и возможность человеческого единения, человеческого братства.