Стежки-дорожки

Теперь-то известно, что снят Сырокомский был по приказу Громыко, чуть ли не в день рождения которого «Литгазета» напечатала статью о махинациях руководства жилищного кооператива, принадлежавшего Министерству иностранных дел. Министру преподнесли это как личный выпад против него. «И в такой день!» – подначивали подхалимы. Громыко зарычал, политбюро сочувственно откликнулось. Но кого тогда интересовала правда?

А Удальцову в редакции очень обрадовались. Весёлый, молодой, энергичный, никогда не отказывающийся возглавить устный выпуск газеты где-нибудь в Дубне или в Обнинске, куда мы выезжали на редакционном автобусе. Остроумный, покоряющий огромные аудитории на этих выпусках. Душа компании, собиравшейся на тех же выпусках вместе с принимающими нас устроителями в каком-нибудь дубнинском ресторане.

– Лихо! – оценивали хозяева его умение пить помногу и не пьянеть при этом.

– Школа комсомола, – объяснял Аркадий Удальцов, бывший до «Московского комсомольца» на освобождённой комсомольской работе.

В него, красивого, спортивно сложенного, хорошего роста, влюблялись наши сотрудницы. Но слышать о каком-нибудь его романе мне не доводилось. Он любил свою жену Галю.

Я относился к нему очень хорошо. Так же, как все. Но это всеобщее хорошее отношение к нему меня, по правде сказать, настораживало.

Мудрый человек, Владимир Михайлович Померанцев, однажды, когда мы с Петей Гелазония хвалили кого-то из тех, с кем он был близко знаком, сказал:

– Да, он неплохой человек.

И добавил:

– Но с существенным изъяном.

– С каким? – спросили мы.

– У него абсолютно нет врагов, – ответил Владимир Михайлович. – И, кажется, никогда их не было.

– И в чём же тут изъян? – удивились мы.

– Это верный показатель равнодушия, душевной холодности, – определил Померанцев. – Если человек за жизнь свою не сумел обрести врага, значит, он способен на многое закрывать глаза, способен не замечать того, что заметить следует. Высокопарно говоря, это обыватель, совершенно сознательно не пожелавший стать гражданином.

Конечно, с христианской точки зрения, может показаться, что Владимир Михайлович был не прав. Но, во-первых, его, убеждённого атеиста, ловить на несовпадении с Христовыми заповедями было бы делом не вполне уместным. А во-вторых, по большому счёту он с ними в основном совпадал. Потому что нравственно вёл себя именно так, как и призывает Церковь верующих. А что до самого трудного, доступного очень и очень немногим призыва: «Любите врагов своих», то из него ведь никак не следует, что у вас не должно быть врагов. Именно, если вы будете жить по-христиански, радея за человечество, во всегдашней готовности помочь человеку, заступиться за него, враги у вас обязательно появятся. Об этом и Христос предупреждал своих учеников, и ученики его, став апостолами, учили этому свою паству.

Не стану утверждать, что в середине семидесятых годов разглядел в Удальцове то, что проявилось в нём, когда он стал нашим главным редактором в девяностых. Но некоторые его черты меня коробили. Например, когда приходил к нему, ведущему номер редактору, от имени автора, не согласного с тем, как выправил его текст Кривицкий.

– А пошли ты его (автора, конечно, а не Кривицкого!) знаешь куда! – добродушно советовал Удальцов и удивлялся. – Зачем ты вообще звонишь авторам? Ставь их перед фактом! Всегда можно объяснить, что выправлен текст в последнюю минуту!

Или, когда в Колонном зале, где нам должен был вручать орден Подгорный по случаю 50-летия газеты, мы, несколько сотрудников, заблудившись за сценой, оказались рядом с комнатой, где был накрыт стол, Удальцов вышел к нам и сказал: «А ведь здесь, ребятки, находиться вам не положено. Ваше место во-он там! Так что извините», – и сожалеюще развёл руками.

Подгорный, кстати, оказался демократичней Удальцова. Видимо, ему наскучило сидеть за столом с редколлегией, если он с большой свитой, в которой были и наши руководители, внезапно возник в комнате, где мы, члены месткома, партбюро и комсомольского бюро редакции, упаковывали знамя, к которому был прикреплён орден, грамоты и другие вещи.

– Это наш актив, – сладко улыбаясь нам, сказал Подгорному Чаковский.

– Да у вас тут цветник! – почти пропел Подгорный, оглядывая Подзорову, крупные формы которой были подчёркнуты облегающим их платьем.

Нина Александровна улыбнулась, а Сырокомский что-то прошептал Чаковскому. Я понял, что. Чаковский мало кого знал из сотрудников по фамилии, имени и отчеству.

– Это Нина Александровна Подзорова, – почтительно представил её Подгорному Чаковский.

– А меня зовут Николай Викторович, – сказал Подгорный Подзоровой.

– Я знаю, – отозвалась та.

– Всё-то вы знаете, – медовым голосом пропел Подгорный. И завздыхал. – Эх, где мои тридцать пять лет! Просто уходить от вас не хочется, – промурлыкал он Подзоровой. – Но надо.

Он пожал Подзоровой руку и исчез вместе со свитой.