Стезя. Жизненные перипетии

– Когда я вышел на улицу, наш немец уже хлопотал у печи, готовил нам жаркое. Ребята подстрелили зайца, вот он и вызвался приготовить. Спросонья я был не в духе. Для важности нахмурился и подошёл к нему. Он заискивающе улыбался и что-то говорил по-немецки. Я ничего не понял. Но запахи, какие исходили от шипящего жаркого, лучше всякого миротворца подействовали на меня. За время блужданий по лесам, я уже забыл вкус настоящей человеческой пищи. От одного только вида мяса, овощей у меня закружилась голова. Я забыл о всякой ненависти и надменности и улыбнулся в лицо этому человеку. Глянув в кастрюлю, я раскрыл от удивления рот. Немец не поленился и отыскал на огороде картошку, овощи и всякие травы. Подойдя ближе, я внимательно посмотрел в кипящий котёл. Немец, дружелюбно улыбнувшись, протянул руку:

– Иоахим.

Я, неуверенно, протянул свою:

– Коля, Николай.

Старик посмотрел в окно, но взгляд его, скользя мимо окружающих предметов и, не замечая их, устремился куда-то вдаль. Туда, где были милые его сердцу люди, события, жизнь.

– Так мы с ним познакомились, – после минутной паузы продолжил он. – Да, в тот день мы славно попировали.

– Сколько живу, а не могу забыть тот день и вечер. Такое, наверное, бывает только раз в жизни.

Старик на минутку замолчал и задумчиво посмотрел в окно. Вскоре он неторопливо продолжил рассказ. Затопили мы баньку и попарились в ней как следует. В общем, приняли человеческий вид. За этими хлопотами незаметно пролетел день. Где-то в погребе, под всяким хламом Коньков с Кенбаевым нашли целую бутыль самогона. От такого открытия нас всех бросило в жар. Наступил вечер. Вебер с ребятами накрыли стол в избе. Правда, хлеба у нас было маловато, но в огороде и саду было столько, что стол просто ломился. Хряпнув по рюмке, попробовали его жаркое. Никогда не ел вкуснее ничего. Может, повлияла обстановка, война, но до сих пор помню это блюдо. Постепенно напряжение и усталость последних дней прошли, и простые человеческие чувства и желания овладели нами. Мы разговорились и предались отдыху и общению всей душой. Даже Дортмунд влился в наш коллектив. Вроде враг, немец, а тогда сидели за одним столом и разговаривали, даже не зная, языка друг друга.

Вдруг немец встал, поднял стакан и посмотрел на Константина Ивановича; затем перевёл взгляд на нас и заговорил:

– Я простой человек, такой же, как и вы. Я жил в немецком городе Дортмунде, работал в школе, учил детей музыке. Но наступили сложные времена, к власти пришли нацисты. Началась война, всё изменилось. Люди решили, что всё можно решить с помощью оружия и силы. Но поверьте мне, я никогда не был сторонником такой политики. По-моему, такая политика всегда приводит людей в тупик, к краху и страданиям. Теперь я здесь, среди вас, на вашей земле, хотя в этом моей воли нет.

Он замолк, потеряв нить рассуждения. В смущении оглядевшись, неуверенно закончил:

– Я надеюсь, что это роковое заблуждение скоро пройдёт. Во всяком случае, я надеюсь, что так случится. Поверьте, я не враг вашему народу и вам.

Смущённо и растерянно посмотрев на нас, он тихо сел. Наступила томительная тревожная тишина. Эта речь имела неоднозначные оценки. Каждый, кто сидел рядом со мной, по-своему понял её содержание и смысл.

Но сытый желудок, молодость, хорошая компания, тёплый тихий летний вечер сделали свое дело – минутная грусть быстро прошла. Снова зашумели голоса, и все забыли про этот разговор.

Время, казалось тогда, остановилось, чтобы дать нам возможность хоть на миг передохнуть, собраться перед теми испытаниями, которые готовила нам судьба. Тогда мы не ведали и сотой доли того, через какие тяготы и страдания нам придётся пройти. Мы все были крупинками, песчинками в этой гигантской круговерти, которая закружив полмира, бросила нас на алтарь истории, на самый её безжалостный кровавый перекрёсток, где все, словно в бреду, забыли о милосердии и сострадании. И сердца, налившись ненавистью и гневом, творили немыслимое и безобразное. Подобно гигантскому молоту стучала она по наковальне, даже не замечая и не разглядывая тех, кто попал под этот безжалостный удар, размалывая в пух и прах судьбы людей, стран, целых континентов.