Стезя. Жизненные перипетии

Посмотрев в зеркало, Ольга Сергеевна Селёдкина ещё раз оценивающе оглядела свою фигуру. Упругие части тела так и лезли наружу, маня и дразня возбуждённый взгляд. «Клячу истории загоним…» – прошептала она и зло добавила, – А причём тут я? Фигура у меня, между прочим, идеальная. Я даже на конкурсе красоты участвовала». Ещё раз, внимательно окинув себя взыскательным взором, процедила сквозь зубы: «Ещё так ехидно посмотрел на меня и во всю глотку: «Левой! Левой!» Идиот. Ну и шагай себе левой, раз тебе нравится. С какой стати я должна шагать за тобой? Что я – солдат? – продолжая разглядывать себя в зеркало, размышляла она. – Орёт на весь зал, чуть не оглохла. Фигура нормальная, не хуже чем у других. Тоже мне клячу нашёл. Посмотрел бы на себя, дурак. Видели мы таких поэтов, верблюд неотёсанный».

Дмитрий Иванович Фиолетиков после концерта долго молчал. Его мучило странное чувство, которое возникло после того, как чтец, остановившись рядом, указал рукой на него. Он так серьёзно говорил, что Фиолетикову стало как-то неловко. Дмитрий Иванович понимал, что всё это артистизм, театр, постановка, экспромт, но неприятное чувство не покидало его. Фраза, врезавшись в память, как гнёт, всё сильнее и сильнее давила на сознание:

– Послушайте,
            вы,
                        товарищ, Фома!
У вас
            повадка плохая.

«С какой стати, он взял, что у меня такие повадки? Да сроду я не был таким, – но тут он вспомнил, что в прошлом году на обсуждении работ конкурсантов как-то неуверенно, отозвался о проекте одного молодого специалиста. Да, работа была рыхлая, недоработанная, много дилетантства. Тем не менее, чувствовалось, что есть живой ум, желание и талант, но никто не замолвил за него ни словечка. Члены комиссии сразу после его выступления засуетились, зашушукали между собой и отложили рассмотрение на неопределённый срок. После всё затихло. Никто даже не вспомнил об этой работе. Где теперь этот парень, чем занимается – одному богу известно. – Но причём тут я? Да, там были недочёты. Можно было поработать, исправить недостатки – тогда другое дело. Но почему я должен заниматься тем, чем мне заниматься не следует. В конце концов, каждый сам творец своей судьбы».

«И что я так распыляюсь, оправдываюсь? Это же просто концерт, декламация. Они обязаны так читать – это их работа, их хлеб», – продолжал размышлять Дмитрий Иванович. Но назойливые мысли всё сильней, всё настойчивей лезли в голову, раздражая и действуя на нервы. Неприятные вопросы, упорно, перескакивая друг через друга, роились перед глазами, немым укором напоминая: «Почему это тебя так задевает? Ведь что-то же должно лежать в основе этих рассуждений, переживаний?» Вдруг словно ветер дунул ему в лицо, и громкий уверенный голос отчётливо прочеканил:

– Не надо
            очень
                        большого ума,
чтоб всё
            отвергать
                        и хаять.

Дмитрий Иванович отпрянул, будто перед ним махнули горящим факелом. Даже какой-то испуг, ощущение близкого разоблачения охватило его. По телу пробежала лёгкая дрожь, и еле заметная краска покрыло лицо.

«Нет, это черт знает что, – пробормотал про себя Фиолетиков. – Я никого не хаял, никого даже не упрекнул, а тут такие страсти, просто жуть. Что-то я разнервничался, распереживался, а из-за чего? Стоит ли всё это, чтобы так переживать? Ерунда! Да, да дорогие мои, е-рун-да! Какой-то жалкий стихоплёт написал всякую чушь, а я чуть ли не в истерику впадаю. Забыть, забыть».

Дмитрий Иванович подошёл к окну и радостно посмотрел на улицу. Ничего особенного не произошло. Жизнь шла обычной чередой. Трамваи катили по рельсам, прохожие куда-то спешили, бесчисленные автомобили, теснясь у перекрёстка, суетливо торопились в неведомую даль.

«И что ты тут трагедии устраиваешь? – уже успокоившись, резонно заметил Дмитрий Иванович. – Подумаешь, ткнули в тебя пальцем. Ну и что? Пусть хоть затычутся, а плевать я хотел на всех».

Герман Константинович Павлинов зашёл в ванную и внимательно посмотрел на себя в зеркало. Приподняв брови, он пошевелил усами и повернул голову сначала вправо, затем влево. Не обнаружив ничего подозрительного, тяжело вздохнул. Усы как усы, пышные рыжие, краса и гордость его натуры. Нужно сказать по секрету, что Герман Константинович, всегда (если выпадала возможность) любовался ими. Как же, великолепные моржовые усы. Не каждый ещё может похвастаться такими. Открыв кран, он набрал в пригоршню воды и опустил в неё лицо. Тщательно обмыв его, он ещё раз внимательно и скрупулёзно осмотрел свою физиономию. От пристального взыскательного взгляда не ускользнул ни один дюйм, ни один миллиметр этой важной части человека. Всё чисто, и густые рыжие усы пышут здоровьем и красотой.

– Вот вы, мужчина, у вас в усах капуста
– где-то недокушанных, недоеденных щей;