Стяжавшая любовь. Том III

Многие не понимают подвига юродства, потому что глубокого смысла высоты его понять бывает вообще невозможно. Это такое глубочайшее смирение! Такая высота! И от непонимания даже можно осудить эту святость. Поэтому очень опасно пытаться дать этому подвигу оценку. Многие рассуждают: «Как и что Матушка сделала, что сказала, что она имела в виду?», – исследуют неисследимое. А Матушка при этом всегда была только в одном состоянии духа, только в состоянии покаяния и смирения, не исследовала, не давала оценок, она знала только свое ощущение стояния перед Богом: «Я та-а-акой недостойный… Поставь – это великая святость…» Матушка Алипия имела такое глубочайшее смирение! И вместе с тем, она как истинная блаженная и юродивая, каждым своим действием, каждым своим словом призвана была от Бога давать урок, наставление, в каждом поступке юродивого заключен сокровенный смысл, понять который каждый может по мере своего духовного состояния. Вот еще яркий пример смирения Матушки. После того, как сестры узнали, что она приехала на Подол и была недалеко от нашего монастыря, начали сокрушаться об этом: «Матушка, да что вы к нам не зашли, для нас это была бы такая неимоверная радость!» А она ответила: «Да ты что?! Я недостойный в монастырь зайти! Там сидит Давид, такой Давид, Он такой люблезный, такой люблезный! Вот Он там и есть. А я недостоин зайти». Если посмотреть на эту фразу бегло, то смысл ее вначале непонятен. Но матушка Алипия ничего не говорила просто так, это слова не простого человека, а старца. И Матушка говорила не для того, чтобы мы не ходили в монастырь или в храм, а для того, чтобы нам дать урок, чтобы мы осознали, какая слава, царская слава, ибо Давид, это Царь, и Господь наш Иисус Христос – это сын Давидов, пребывает в монастыре.

Общаясь с Матушкой довольно близко и часто, теперь я вспоминаю, как мы с сестрами приходили к ней, как она радовалась нашему приходу, встречала как родных, дорогих и близких, как родственников. Бывало, мы водили ее в храм, тогда это были особые минуты, когда мы могли побольше с ней пообщаться. Веду ее в храм, потом из храма, народ уже ожидает ее, встречает. Пришли мы, а она народу говорит: «Я так устал, так устал! И думал, что уже упаду. А я гляжу – он со мной идет, – это она обо мне говорила, – он идет со мной рядом, и даже не останавливается, он идет, и как же я упаду? Я тоже за ним шел, и дошел до дома». Это было для меня большим утешением.

А однажды мы с одной сестрой пришли к ней в день Преображения, и Матушка вообще сняла с себя личину юродивого, говорила прямым открытым текстом об очень глубоких вещах. Она говорила о Преображении. Мы были потрясены глубине ее богословия. Трепет от той беседы остался на всю жизнь. «Преображение, – говорила Матушка, – это такой высочайший праздник, который мы даже не можем постигнуть, не можем отпраздновать его, как должно». Матушка была очень серьезна, говорила четко, ясно, и проникновенно. Всегда закрытая от посторонних, она открыла в этот день нам свое отношение к празднику, который был ей особенно дорог. Она переживала его очень глубоко и торжественно, мы ощутили себя вовлеченными в ее переживания и чувствования. Господь просиял в день Преображения на горе Фавор, показав человеческому роду Свою благодать, Божественный свет, Божественную энергию, призывая человечество познать цель своего бытия, приблизиться каждому к этому свету, к благодати Царства Небесного. Каждый в свою меру. Как говорил преподобный Серафим Саровский, призывая стяжать благодать Святого Духа. И вот при этом разговоре мы с сестрой заметили одно и тоже, Матушка видоизменилась и озарилась каким-то неземным светом и находилась в сиянии. Позже, мы поделились друг с другом своими впечатлениями и обе увидели одно.

Наставлений Матушка давала очень много, что так необходимо каждому монаху. Это был ее духовный опыт, который она передавала монашествующим. Она говорила об Иисусовой молитве, о ее значении, а также было еще одно такое важное для нас наставление, которое особо старалась донести уму и сердцу каждого, это чтобы мы «так несли свое послушание и любовь к Богу, чтобы никогда никого ничем не задеть, никого не обидеть. Душу так надо беречь, чтобы никого не задеть».

Еще, когда мы предлагали: «Давайте, Матушка, у вас подметем, уберем…», – а она всегда говорила: «Не надо! Ты и так всегда со слезами, тебе нельзя давать работу». Такая ее была любовь и забота.

Когда матушка Алипия умерла, она была погребена по монашескому чину. Я лично облачала Матушку для погребения. На почившую я надела: власяницу, параман, рясу, пояс, мантию, в которую трижды запеленала ее. Также надела апостольник, скуфейку, четки, тапочки, и вложила в руки крест и в гроб свечу. Одежды монахини Алипии я взяла в ее келии, они были не новые. Запах одежды был необычный – тонкий, приятный.