Стигмата

        Раздался громкий щелчок, и Фон вскрикнула, широко распахнув глаза. Она дёрнулась всем телом вперед и тут же обвисла в приковывавших её к стене кандалах, больно впившихся в запястья и лодыжки. Спину в месте удара нестерпимо жгло; из её глаз брызнули слёзы.

- С добрым утром! - чужие пальцы схватили её за подбородок, повернув к себе, и Фон с ужасом уставилась в улыбающееся лицо полковника Миениине. Вавилонянка широко улыбалась.

        Она всегда  широко улыбалась.

- Неужели ты не рада меня видеть? - притворно изумилась Миеннине, глядя в широко распахнутые глаза Фон. - Ай-ай-ай! Стоит мне выкроить минутку, чтобы тебя проведать, и вот так-то ты себя ведёшь? - её пальцы погладили Фон по щеке, перечёркивая дорожки высохших слёз. - Это совсем никуда не годится. Лейтенант?

        Сбоку послышались шаги сапог по кафелю, и показалось лицо другой вавилонянки — обрамлённое короткими каштановыми волосами, расплывшееся в глумливой ухмылке. Очень знакомой ухмылке.

        Губы Фон умоляюще задрожали. Миениине отступила, выпустив её, и лейтенант нависла над ней, стальной хваткой вдруг сжав горло дрожащей Фон, над съехавшим вниз ошейником-ограничителем. Она вдруг почувствовала, как что-то угловатое впилось в низ её живота.

        Боль пронзила её, и Фон взвизгнула, изгибаясь всем телом, изо всех сил дёргаясь в оковах — но лейтенант крепко держала её, прижав затылком к стене, вынуждая тщетно двигать бёдрами, тщетно пытаясь уйти от нового разряда. Ей это не удалось.

        Она взвыла, замотав головой, содрогаясь всем телом; пальцы на шее разжались, и Фон, всхлипывая, обвисла вдоль стены. Слёзы катились по её лицу. Её била дрожь; она тщетно пыталась свести скованные ноги, чтобы прикрыться от нового удара. Между ног и внизу живота расплывалась нестерпимая, жгучая боль.

- Мне говорили, что ты уже совсем плоха. - донёсся издали голос Миениине; звуки вавилонского, бросавшие её в холодный пот, обрывками падали между марцианских фраз переводчика. - Я вижу, они не ошибались, раз уж лейтенанту пришлось так тебя расшевелить. Как жаль, Фон, как жаль! Ты очень меня радовала. - шаги раздались совсем близко; рука сгребла Фон за немытые волосы, вздёрнув её вверх; она тихонько завыла от боли, заплаканными глазами таращась на мучительницу. - Где же твоё упрямство, Фон? Где твоя дерзость? - она наотмашь ударила Фон по щеке; голова Фон безвольно качнулась от удара. - Где? Неужели ты, - ещё один удар; Фон бессильно заскулила, стараясь отвернуться, но Миениине держала крепко, - ничего мне не скажешь, а, Фон?

        Фон всхлипнула, отводя глаза. Она не могла смотреть на неё. Больше не могла. Дерзость? От её дерзости не осталось и следа уже очень давно.

        Она не помнила, когда. Всё, что она помнила — свет, неизменно встречающий её, боль — в избитом и иссечённом теле, в стёртых кандалами руках, в пальцах, лишившихся ногтей, в перетянутых и пробитых насквозь грудях, боль в охрипшем горле, боль в животе, боль между ног… и они . Каждый раз, всегда, вокруг были они .

        Это продолжалось вечность.

- Как жаль. - процедила Миениине и отпустила её. Голова Фон безвольно повисла; она невидящим взглядом уставилась на решётку в белом кафельном полу. - У меня были на тебя большие планы, Фон. Мы ещё столько всего могли бы с тобой сделать!..

        Фон почувствовала, что её лихорадит. Она тяжело задышала, всхлипывая, глядя в пол, изо всех сил стараясь не думать — но последние слова пульсировали в её мозгу.

- ...не надо. - выдавила она сиплым голосом. - не надо!..

- Ну что ты, Фон. - протянула Миеннине, отворачиваясь от неё; она прошла куда-то вглубь душевой, оставив плачущую Фон позади. - Конечно же, надо.

        Фон хрипло вдохнула. Слёзы катились по её щекам. Рассечённые губы, дрожа, безостановочно шептали одно и то же. Неслышно. И бесполезно.

- Знаешь, Фон, - шаги послышались вновь, совсем рядом; кто-то вздёрнул Фон на ноги, заставив её тихо заскулить от боли, и перед ней вновь показалась улыбающаяся Миениине. - Я так подумала… скажи, а зачем тебе груди, а, Фон?

        Её рука притронулась к обвисшей правой груди Фон, приподнимая её. Миеннине наклонила голову, задумчиво разглядывая запёкшуюся чёрную рану посредине — след от металлической спицы. Так, будто видела её впервые. Фон не помнила, когда её груди освободили — вытащили спицы, пробившие их насквозь, распустили жгут. Не из жалости. Им  просто наскучило.

- От них почти ничего не осталось. - прокомментировала Миеннине, ощупывая левую грудь Фон. Касание вдруг отозвалось болью. - Ещё и больно, да? Одни неприятности тебе от таких грудей, правда?

        Фон смотрела на неё, слушая, как громко колотится сердце. Она  же не могла говорить всё это просто так, это ещё одна пытка, ещё одни мучения… она затряслась, тщетно дёрнув коленями, пытаясь отстраниться, вжаться в стену. Безрезультатно.

- ...не надо, - едва слышно прошептала она.

- Вот я и думаю, - продолжала Миеннине, не слушая её, - что они тебе больше и не нужны.

        Её улыбка стала ещё шире, и Миеннине отступила на шаг. Фон с ужасом смотрела на её улыбающееся лицо.

        И на тонкое, узкое лезвие скальпеля, вдруг ярко сверкнувшее в её руке.