«Ага!Я, значит, прав был: ты влюбленВ свой глупый бред, в свою больнуюФантазию!» — «Фантазия ли это? —Сам рассуди, — воскликнул он, — я шелС кладбища, среди старых теремовВеликокняжеских, — и уж хотел яПройти на ту лужайку, где тютюнКурили кучера и поджидалиСвоих господ, а возле экипажейПомещичьих разнузданные клячи,Маша хвостами и обороняясьОт оводов, щипали муравуИ в старых хомутах своих казалисьСчастливее меня — так благодушноЖевали и оглядывались. Шел я,Задумавшись, и вдруг на перекресткеДвух узеньких тропинок, где цвелиАкации, я поневоле дрогнулИ стал, как вкопанный. В пяти шагахПередо мной была озаренаСиянием полуденного солнцаКрасавица. О, никогда ещеГлаза мои на свете не видалиТакой небесной, чистой красоты!Я ею поражен был, как виденьем —И замер… Девушка была в простомСуконном черном платье; бледныйОвал лица ее и белый лобБыл оттенен приподнятой вуалью;Глаза, большие, синие глаза,Задумчиво из-под густых ресницВ молитвенном каком-то настроеньеКуда-то вдаль глядели, и в чертахЕе лица, казалось, грусть былаНезримая, а пряди пышныхТемно-каштановых волос ее вились,И ветерок слегка ласкал их, словноОстерегаясь смять их. Говорят,Мадонна Рафаэля — совершенство;Но совершеннее того, что дал мне богУвидеть — я не знаю… „Уж не сон ли?“ —Подумал я… И мне хотелосьЗаговорить; но у меня языкПрилип к гортани…»XIV