Стихи

В переводы лир<ических> стихов Ан. Ан. не верила. Она ведь в переводе была буквалисткой. Она переводила много, но переводчицей никогда не была.

А вот насчет маршаковских сонетов она (Ахматова) не совсем права. Поди разбери в английском «он» или «она»? А по всему контексту — как говорил мне Маршак — получается все-таки — она. Да и по содержанию: ведь тут часто трое — двое мужчин и одна женщина. Один из них ее любит, другой ревнует, говоря упрощенно. Маршак — великий разъяснитель. В прозаических кусках пьес Шекспир говорил — на теперешнее наше восприятие — очень смутно, вычурно, витиевато. Так же, вероятно, и в сонетах. М<аршак> все прояснял, высветлял смысл, м<ожет> б<ыть> — схематизировал. Конечно, если говорить о 66 сонете, перевод Пастернака неизмеримо сильнее и точнее.

Что помнится? Торцовая Тверская,
У Иверской мерцанье свечек ярых,
Садовое кольцо — кольцо бульваров,

Как быстро сгинуло твое величье,

Как быстро изменила ты обличье,
Полвека — малый срок

Не зная, не любя,

Калечили тебя, Москва родная,
Увечили тебя.

Вдыхая жадно пыль твоих развалин,

Как, вероятно, был доволен Сталин,
Что нет Москвы

Я в ранней юности еще застала

Следы былых веков.

Их поубавилось, но было много,

И колокольный звон
Еще звучал, хоть глухо и убого,
Почти не запрещен.
На Якиманке он звучал по-царски,
Весь воздух серебря.
Езжал на Якиманку Луначарский
Послушать звонаря.

Он был от Станиславского, из МХАТа,

И очень знаменит.
Глубокий, переливчатый, богатый,
Тот звон в ушах стоит.
То новой власти было лишь начало —
Девятая весна.
Давным-давно та церковь замолчала,
Быть может, снесена.

. . .

Стала я часто сердиться, — это плохо. Впрочем, всегда ли плохо? Перечитываю Петра 1-го. Как все это давно было: II МХАТ, моя жизнь — этим спектаклем.

Влюбленность в Петра — Готовцева.

А сердилась я с утра, вспоминая, как в конце 40-ых годов N. блудил с версией о том, что Петр был сыном грузинского царевича, и невнятно ссылался на покойного Толстого. М. б., Толстой и грешил, возможно, и он был не безупречен в смысле подхалимажа? Очень возможно, судя по некоторым записям. Но — не знаю. N. явно рассчитывал, что его болтовня станет известной. Ужасно бессовестный тип. Впрочем — нет, не бессовестный, совесть есть — но он непрерывно ее продает и от этого терзается, т. е. раньше терзался, теперь — не знаю как.

Я правильно сержусь на него.
Конъюнктурщик, карьерист.
Я в сумерках иду по улице шумящей.
Мне с неба на плечо садится стрекоза.
Откуда ты взялась?..
Как залетела ты из чащи?
. . .
Нежданная моя, внезапная краса!
. . .

Смилуйся, Господи! Мукой любою

Ты мне воздай за позор многолетний.
Боже, дозволь мне предстать пред тобою
С чистою совестью в час мой последний.

Смысл жизни не в благоденствии, а в развитии души.

Если бы я смогла написать статью о поэзии Пастернака — я бы эту статью так и назвала: «Всесильный бог деталей».

Я счастливее многих
Я мертвых не забываю
Сердце мое — кладбище
без конца и без края.
Я не лучше других, не чище
Я только богаче
Я думаю об умерших
Как-то иначе.
Для меня они не умерли
Не говорю в прошедшем времени
Я никого не забыла
Не говорю — любила
А говорю — люблю.

О ПЕРЕВОДЧЕСКОЙ РАБОТЕ АННЫ АХМАТОВОЙ.

<…> И в этом деле, как и во всем, — доверие Анны Андреевны я воспринимала как большую оказанную мне честь.