Стихи

Анна Андреевна иногда советовалась со мной по поводу переводов. Мне хотелось, чтоб Анна Андреевна освободилась от излишнего буквализма, который иногда ее сковывал. Тут, я думаю, сказалось влияние Георгия Аркадьевича Шенгели — Анна Андреевна с мнением Шенгели считалась. <…>…в его переводах — мучительная скованность, стремление запихать в строку весь авторский текст за счет русского языка, за счет свободного дыхания, свободной интонации. <…>

Не знаю, помогла ли я хоть сколько-нибудь Ахматовой. Думаю, что она сама, совершенно помимо тирад моих, пришла к убеждению, что надо ради главного поступаться второстепенным, не решающим. По моим наблюдениям, Ан. Ан. переводила легче, естественнее, когда текст ей нравился, и напряженно — когда был далек (а приходилось ей переводить не всегда близкое и нравящееся — надо было жить и помогать сыну). <…>

Подумаешь — старость! Не в старости дело.
А в том, чтоб душа… не скудела.
Как будто иду впереди и маню
Куда? Не пугайся. Ко льду и огню.

Язык Пушкина забыт, в полном небрежении. Что творится с языком русским!

Горько от мыслей моих невеселых.
Гибнет язык наш, и всем — все равно.
Время прошедшее в женских глаголах
Так отвратительно искажено.
Слышу повсюду: «я взяла», «я брала»,
Нет, говорите «взяла» и «брала».
(От унижения сердце устало!)
Нет, не «пережила» — «пережила».
Девы, не жалуйтесь: «Он мне не звонит»,
Жалуйтесь, девы: «Он мне не звонит!»
Русский язык наш отвержен, не понят,
Русскими русский язык позабыт!

Да не в глаголах одних только дело,
Дело-то в том, чтобы сердце болело,
Чтоб восставал оскорбленный наш слух
Не у одних только русских старух…
. .
Русский язык, тот «великий, могучий»,
Побереги его, друг мой, не мучай…

. .

Анна Ахматова — умница. «Читая Фета — нельзя определить, при каком императоре написаны эти стихи».

…Есть художники, для которых русский язык и дыхание — воздух — и предмет страсти. Такими были Пастернак и Цветаева. Для Ахматовой русский язык был воздухом, дыханием и никогда не был предметом страсти. Она не знала сладострастия слова. Она иногда делала в языке ошибки. К предполагаемой реформе Виноградова и Реформатского отнеслась совсем равнодушно: они ученые, им лучше знать. Того, что Виноградов академик, уже было достаточно. Ученые чины и звания ее парализовали. Слава Богу, она ценила речь Бориса Леонидовича, восхищалась и Ардовым, его действительно отличным московским говорком.

Вы горя пожелали мне,
А счастье на меня обвалом,
Невероятным, небывалым,
Не грезившимся и во сне.

Вы горя пожелали мне,
Чтобы душа моя очнулась,
Чтоб снова к жизни я вернулась,
Не стыла в мертвой тишине.

И продолжалось так полгода.
И эта явь была как сон.
И голос тот, что телефон
Донес мне, был он как свобода
Для смертника. Он мне вернул
Так просто и непостижимо
Театра восхищенный гул.
Тебя — и в гриме, и без грима,
И вдохновение твое,
И то, что был ты гениален,
И то, что бред и забытье,

Вся жизнь моя среди развалин
Минувшего. Твой голос был
По-прежнему широк и молод
И многозвучных полон сил,
Не поврежден и не расколот.
Что скрыто от меня самой,
В чем я себе не признавалась,
Вдруг ожило и вдруг сказалось
Сознаньем истины прямой.
О как я счастлива была…

23/VI 77

ОБ АННЕ

3 сентября 1933 г. я впервые увидела ее, познакомилась с нею. Пришла к ней сама в Фонтанный дом. Почему пришла? Стихи ее знала смутно. К знаменитостям — тяги не было никогда. Ноги привели, судьба, влечение необъяснимое. Не я пришла — мне пришлось. «Ведомая» — написал обо мне Н. Н. Пунин. Это правда. Пришла как младший к старшему.

1978, декабрь, начало.