Стихи

Ты горько плачешь в роковом углу.
Бездарно притворяясь, что читаю
Гаспарова, я тихо изнываю,
прервав твою счастливую игру

с водой и рафинадом на полу.

Секунд через пятнадцать, обнимая
тебя, я безнадежно понимаю,
как далеко мне, старому козлу,

до Песталоцци… Ну и наплевать!

Тебя еще успеют наказать.
Охотников найдется выше крыши.

Подумаешь, всего-то полкило.

Ведь не со зла ж и явно не на зло.
Прости меня. Прижмись ко мне поближе.

12

Пройдут года. Ты станешь вспоминать.
И для тебя вот эта вот жилплощадь,
и мебель дээспэшная, и лошадь
пластмассовая, и моя тетрадь,

в которой я пытаюсь описать

все это, и промокшие галоши
на батарее, и соседский Гоша,
и Томик, норовящий подремать

на свежих простынях – предстанут раем.

И будет светел и недосягаем
убогий, бестолковый этот быт,

где с мамой мы собачимся, болтаем,

рубли считаем, забываем стыд.
А Мнемозина знай свое творит.

13

Уж полночь. Ты уснула. Я сижу на кухне, попивая чай остылый.

И так как мне бумаги не хватило,
я на твоих каракулях пишу.

И вот уже благодаря у-шу

китаец совладал с нечистой силой
по НТВ, а по второй – дебилы
из фракции какой-то. Я тушу

очередной окурок. Что там снится

тебе, мой ангел? Хмурая столица
ворочается за окном в ночи.

И до сих пор неясно, что случится.

Но протянулись через всю страницу
фломастерного солнышка лучи.

14

«Что это – церковь?» – «Это, Саша, дом,
где молятся». – «А что это – молиться?»
Но тут тебя какая-то синица,
по счастью, отвлекает. Над прудом,

над дядьками с пивком и шашлычком

крест вновь открытой церкви золотится.
И от ответа мне не открутиться.
Хоть лучше бы оставить на потом

беседу эту. «Видишь ли, вообще-то,

есть, а верней, должно быть нечто, Саш,
ну, скажем, трансцендентное… Об этом

уже Платон… и Кьеркегор… и наш

Шестов…» Озарены вечерним светом
вода, и крест, и опустевший пляж.

15

Последние лет двадцать – двадцать пять
так часто я мусолил фразу эту,
так я привык, притиснув в танце Свету
иль в лифте Валю, горячо шептать:

«Люблю тебя!» – что стал подозревать,

что в сих словах иного смысла нету.
И все любови, канувшие в Лету,
мой скепсис не могли поколебать.

И каково же осознать мне было,

что я… что ты… не знаю, как сказать.
Перечеркнув лет двадцать – двадцать пять,

Любовь, что движет солнце и светила,

свой смысл мне хоть немножко приоткрыла,
и начал я хоть что-то понимать.

16