Темный вечер легчайшей метелью увит,волго-донская степь беспощадно бела…Вот когда я хочу говорить о любви,о бесстрашной, сжигающей душу дотла.Я ее, как сейчас, никогда не звала.Отыщи меня в этой февральской степи,в дебрях взрытой земли, между свай эстакады.Если трудно со мной — ничего, потерпи.Я сама-то себе временами не рада.Что мне делать, скажи, если сердце моеобвивает, глубоко впиваясь, колючка,и дозорная вышка над нею встает,и о штык часового терзаются низкие тучи?Так упрямо смотрю я в заветную даль,так хочу разглядеть я далекое, милое солнце…Кровь и соль на глазах!Я смотрю на него сквозь большую печаль,сквозь колючую мглу, сквозь судьбу волгодонца…Я хочу, чтоб хоть миг постоял ты со мнойу ночного костра — он огромный, трескучий и жаркий,где строители греются тесной гурьбойи в огонь, неподвижные, смотрят овчарки.Нет, не дома, не возле ручного огня,только здесь я хочу говорить о любви.Если помнишь меня, если понял меня,если любишь меня — позови, позови!Ожидаю тебя так, как моря в степиждет ему воздвигающий берегав ночь, когда окаянная вьюга свистит,и смерзаются губы, и душат снега;в ночь, когда костенеет от стужи земля —ни костры, ни железо ее не берут.Ненавидя ее, ни о чем не моля,как любовь беспощадным становится труд.Здесь пройдет, озаряя пустыню, волна.Это все про любовь. Это только она.
II. «Я сердце свое никогда не щадила…»
Я сердце свое никогда не щадила:ни в песне, ни в дружбе, ни в горе, ни в страсти…Прости меня, милый. Что было, то было.Мне горько. И все-таки все это — счастье.И то, что я страстно, горюче тоскую,и то, что, страшась небывалой напасти,на призрак, на малую тень негодую.Мне страшно… И все-таки все это — счастье.Пускай эти слезы и это удушье,пусть хлещут упреки, как ветки в ненастье:страшней всепрощенье. Страшней равнодушье.Любовь не прощает. И все это — счастье.Я знаю теперь, что она убивает,не ждет состраданья, не делится властью.Покуда прекрасна, покуда живая,покуда она не утеха, а счастье.