Тридцатых годов неуют,Уклад коммунальной квартиры,И жесткие ориентиры, —Теперь уже так не живут.Футболка с каймой голубой,И вкус довоенного чая.Шум примуса – словно прибой,Которого не замечаешь.В стремительном времени том,Всем уличным ветрам открытом,Мы были легки на подъем,Поскольку не связаны бытом.Мы верили в правду и труд,Дошкольники и пионеры.Эпоха мальчишеской веры, —Теперь уже так не живут.Хозяева миру всему,Поборники общей удачи,Мы были бедны – потомуСебе мы казались богаче.Сожжен «зажигалками» дом.Все делится памятью позднейНа полуреальное «до»И это реальное «после».Война, солона и горька,То черной водою, то краснойРазрезала, словно река,Два сумрачных полупространства.На той стороне рубежаПросматривается все режеТуманное левобережье —Подобие миража.1985
«В старинном соборе играет орган…»
В старинном соборе играет органСреди суеты Лиссабона.Тяжелое солнце, садясь в океан,Горит за оградой собора.Романского стиля скупые черты,Тепло уходящего лета.О чем, чужеземец, задумался тыВ потоке вечернего света?О чем загрустила недолгая плотьПод каменной этой стеною, —О счастье, которого не дал Господь?О жизни, что вся за спиною?Скопление чаек кружит, как пурга,Над берега пестрою лентой.В пустынном соборе играет органНа самом краю континента,Где нищий, в лиловой таящийся мгле,Согнулся у входа убого.Не вечно присутствие нас на Земле,Но вечно присутствие Бога.Звенит под ногами коричневый лист,Зеленый и юный вчера лишь.Я так сожалею, что я атеист, —Уже ничего не исправишь.1986, Лиссабон