Стихи и поэмы

Есть в сердце Средней Азии чертог.

Кто видел, тот забыть его не смог.

Нет, он не стар - как новолунье юн.

В нем воздух полон вечной думой струн,

дыханьем песен, ропотом стихов,

сверканьем в пляске взвихренных шелков,

и если кто не знал, то знай, что он

из легких кружев каменных сплетен.

Таким явился он тебе и мне,

театр в Ташкенте, в золотой стране.

Он был задуман до войны. И вот

война, беда. Но говорит народ:

- Нет, мирных мы не прекратим работ.

Пусть воплотится чудо - и живет.

Уже сражались, доблестью полны,

Узбекистана лучшие сыны,

когда в театр явились их отцы

и, взяв свои волшебные резцы,

и стиснув зубы, и прищурив взор,

на камне стали высекать узор.

Враги свирепо рвутся на восток,

но мастер режет за цветком цветок,

и сколько б сердце ни терзала боль,

и сколько б глаз ни разъедала соль,

ни разу не дрожит его рука,

верна, трудолюбива и жестка:

он знает, что усталые сыны

сюда прийти с победою должны.

Идут сражения. Идут года.

Пылая, исчезают города.

Но сказочный в мерцании зеркал

уже рождается Бухарский зал, -

из легких кружев каменных сплетен,

нежнейшим светом белым напоен.

Да, мастер знал - усталые сыны

сюда прийти с победою должны.

Приди ж и взгляд на нем останови -

единоборстве камня и любви,

знай: никакие силы не согнут

народ, влюбленный в красоту и труд.

Да, это случилось семь лет назад, -

я помню об этом - и рада:

мне в сорок втором на линкоре «Марат»

пришлось побывать с бригадой.

Раскрашен под камень и к стенке прижат,

сетями укрыт, изувечен,

оружия не положивший «Марат», -

таким ты запомнишься вечно.

А личный состав говорил об одном,

как будто б забыв про блокаду:

- Туда! По-балтийски сразиться с врагом,

на улицы Сталинграда!

О чем же еще мы могли говорить

в августе сорок второго?

Что фронта «союзник» не хочет открыть?

Мы знали - теперь не откроет.

Мы слышали отзвук обвалов глухих

оттуда, с приволжских откосов!

О, как мы читали в тот вечер стихи,

солдаты, поэты, матросы.

И вдруг, изумляя и радуя взгляд,

за ужином скудным и странным,

на маленьком блюде - сухой виноград

и даже вино - по стакану.

Мы так наслаждались!

- Скажи, капитан,

такое богатство - откуда?

- А это от шефов. Узбекистан.

Вы правы - похоже на чудо.

Мы в дружбе давнишней - Ташкент

и «Марат».

В осаде о нас не забыли.

Сквозь тысячи верст - привезли виноград

и сирот, маратовских малых ребят,

заботливо усыновили.

И медленно, тихо поднял капитан,

как будто б огромную чашу,

неполный и маленький легкий стакан

за верность народную нашу.

Ташкент, я припомнила этот глоток,

как мира, победы и счастья залог,

когда мы собрались под кущи твои

на праздники в честь Навои.

Он длился - щедрейший, обильнейший пир,

поэзии торжество...

За этот творящий и мыслящий мир -

как бились мы все за него!

И розы клубились, сияло вино,

и воздух звенел от стихов...

О родина света, где слиты давно

поэзия жизни и строф!

О родина дружбы, где счастье роднит,

где не разлучает беда!

О родина мира, - твой мир сохранит

народ навсегда, навсегда...

1949

«Какая темная зима...»

Какая темная зима,

какие долгие метели!

Проглянет солнце еле-еле -

и снова ночь, и снова тьма...

Какая в сердце немота,

ни звука в нем, ни стона даже...

Услышит смерть-и то не скажет.

И кто б ответил? Пустота...

О нет, не та зима, не та...

И даже нежности твоей

возврат нежданный и летучий,

зачем он мне? Как эти тучи:

под ними жизнь еще темней,

а мне уже не стать певучей.

Но разве же не я сама

себе предсказывала это,

что вот придет совсем без света,

совсем без радости зима?..

1940

К песне («Очнись, как хочешь, но очнись во мне...»)

Очнись, как хочешь, но очнись во мне -

в холодной, онемевшей глубине.

Я не мечтаю - вымолить слова.

Но дай мне знак, что ты еще жива.

Я не прошу - надолго, хоть на миг.

Хотя б не стих, а только вздох и крик.

Хотя бы шепот только или стон.

Хотя б цепей твоих негромкий звон.

1951

Отрывок («Достигшей немого отчаяния...»)

Достигшей немого отчаянья,

давно не молящейся богу,

иконку «Благое Молчание»

мне мать подарила в дорогу.

И ангел Благого Молчания

ревниво меня охранял.

Он дважды меня не нечаянно

с пути повернул. Он знал...

Он знал, никакими созвучьями

увиденного не передать.

Молчание душу измучит мне,

и лжи заржавеет печать...

1952

Обещание («Я недругов смертью своей, не утешу...»)

...Я недругов смертью своей не утешу,

чтоб в лживых слезах захлебнуться могли.

Не вбит еще крюк, на котором повешусь.

Не скован. Не вырыт рудой из земли.

Я встану над жизнью бездонной своею,

над страхом ее, над железной тоскою...

Я знаю о многом. Я помню. Я смею.

Я тоже чего-нибудь страшного стою...

1952

Из цикла «Волго-Дон»

1

Я сердце свое никогда не щадила:

ни в песне, ни в горе, ни в дружбе,

ни в страсти...

Прости меня, милый. Что было - то было.

Мне горько.

И все-таки все это - счастье.

И то, что я страстно, горюче тоскую,

и то, что, страшась неизбежной напасти,

на призрак, на малую тень негодую.

Мне страшно...

И все-таки все это - счастье.

О, пусть эти слезы и это удушье,

пусть хлещут упреки, как ветки в ненастье.

Страшней - всепрощенье. Страшней -