Стихи и поэмы

Он сказал, топор приподнимая,

тихо, но слыхали и вдали:

- Я его сажал, я лучше знаю,

где ему расти... А ну, пошли!

Он рубил, лицо его краснело,

таял на щеках

колючий снег,

легким пламенем душа горела, -

очень много думал человек.

Думал он:

«А лес мой был веселым...

Дружно, буйно зеленел весной.

Трудно будет первым новоселам,

высаженным прямо над волной...

Был я сам на двадцать лет моложе,

вместе с этим лесом жил и рос...

Нет! Я счастлив, что морское ложе

тоже мне готовить привелось».

Он взглянул -

костры пылали в ложе,

люди возле грелись на ходу.

Что-то было в тех кострах похоже

на костры в семнадцатом году

в Питере, где он красногвардейцем

грелся, утирая снег с лица,

и штыки отсвечивали, рдеясь,

перед штурмом Зимнего дворца.

Нынче в ночь,

по-новому тверда,

мир преображала

власть труда.

1952

Балка Солянка

...А балку недаром Солянкой назвали.

Здесь речка когда-то жила, хорошея.

Жила, но исчезла: ее затерзали

колючие, мглистые суховеи.

И почва соленою стала навечно,

как будто б насквозь пропиталась слезами,

горючей печалью исчезнувшей речки,

бегущей, быть может, чужими краями.

А может быть, люди в слезах горевали

о светлой, о доброй, несущей прохладу,

над высохшим руслом ее вспоминали,

простую, бесценную давнюю радость.

И люди нашли и вернули беглянку...

И мне ли не помнить сверкающий полдень,

когда в омертвелую балку Солянку

из камеры шлюза рванулися волны.

И пахло горячей полынью. И мрели

просторы в стеклянном струящемся зное,

и жаворонки исступленно звенели

в дуге небосвода над бурой волною.

Река возвращалась сюда не такою,

какою отсюда давно уходила:

со всею столетьями зревшей тоскою,

достигшей бесстрашья и творческой силы.

Вначале она узнавала. Вначале

все трогала волнами, точно руками:

- Здесь дикие лебеди в полночь кричали...

- Здесь был острогрудый, неласковый камень.

- Здесь будут затоны, ракиты, полянки.

- Здесь луг, домоткаными травами устлан...

О, как не терпелося речке Солянке

обжить, обновить незабытое русло!

И, властно смывая коросту из соли

и жаворонков неостывшие гнезда,

река разливалась все шире, все боле,

уже колыхала тяжелые звезды,

сносила угрюмых поселков останки,

врывалась в пруды молодого селенья...

...Прости, что я плачу над речкой Солянкой,

предчувствуя день своего возвращенья...

1952

В Сталинграде

Здесь даже давний пепел так горяч,

что опалит - вдохни,

припомни,

тронь ли...

Но ты, ступая по нему, не плачь

и перед пеплом будущим не дрогни...

1952

В доме Павлова

В твой день мело, как десять лет назад.

Была метель такой же, как в блокаду.

До сумерек, без цели, наугад

бродила я одна по Сталинграду.

До сумерек - до часа твоего.

Я даже счастью не отдам его.

Но где сказать, что нынче десять лет,

как ты погиб?..

Ни друга, ни знакомых...

И я тогда пошла на первый свет,

возникший в окнах павловского дома.

Давным-давно мечтала я о том -

к чужим прийти как близкой и любимой.

А этот дом - совсем особый дом.

И стала вдруг мечта неодолимой.

Весь изрубцован, всем народом чтим,

весь в надписях, навеки неизменных...

Вот возглас гвардии,

вот вздох ее нетленный:

- Мать Родина! Мы насмерть здесь стоим...

О да, как вздох - как выдох, полный дыма,

чернеет букв суровый тесный ряд...

Щепоть земли твоей непобедимой

берут с собой недаром, Сталинград.

И в тот же дом, когда кругом зола

еще хранила жар и запах боя,

сменив гвардейцев, женщина пришла

восстановить гнездо людское.

Об этом тоже надписи стоят.

Год сорок третий; охрой скупо, сжато

начертано: «Дом годен для жилья».

И подпись легендарного сержанта.

Кто ж там живет

и как живет - в постройке,

священной для народа навсегда?

Что скажут мне наследники героев,

как объяснить - зачем пришла сюда?

Я, дверь не выбирая, постучала.

Меня в прихожей, чуть прибавив света,

с привычною улыбкой повстречала

старуха, в ватник стеганый одета.

- Вы от газеты или от райкома?

В наш дом частенько ходят от газет... -

И я сказала людям незнакомым:

- Я просто к вам. От сердца. Я - поэт.

- Не здешняя?

- Нет... Я из Ленинграда.

Сегодня память мужа моего:

он десять лет назад погиб в блокаду... -

И вдруг я рассказала про него.

И вот в квартире, где гвардейцы бились

(тут был КП, и пулемет в окне),

приходу моему не удивились,

и женщины обрадовались мне.

Старуха мне сказала: - Раздевайся,

напьемся чаю, - вон, уже кипит.

А это - внучки, дочки сына Васи,

он был под Севастополем убит.

А Миша - под Японией... -

Старуха

уже не плакала о сыновьях:

в ней скорбь жила бессрочно, немо, глухо,

как кровь и как дыханье, - как моя.

Она гордилась только тем, что внучек

из-под огня сумела увезти.

- А старшая стишки на память учит

и тоже сочиняет их...

Прочти! -

И рыженькая девочка с волненьем

прочла стихи, сбиваясь второпях,

о том, чем грезит это поколенье, -

о парусе, белеющем в степях.

Здесь жили рядовые сталинградцы:

те, кто за Тракторный держали бой,

и те, кто знали боль эвакуации

и возвратились первыми домой...

Жилось пока что трудно: донимала

квартирных неполадок маета.

То свет погас, то вдруг воды не стало,

и, что скрывать, - томила теснота.

И говоря то с лаской, то со смехом,

что каждый, здесь прописанный, - герой,

жильцы уже мечтали - переехать

в дома, что рядом поднял Гидрострой,