Стихи. Песни. Сценарии. Роман. Рассказы. Наброски. Дневники.

Митя прокашлялся и начал тихонько, от смущения сильно фальшивя:

— Там-а-ам, за рекою,
Там-а-аам, за голубою…

— Подтягивай, — пригласил он Лешу.

— Я не умею, — сказал Леша.

— Жалко, — огорчился Митя и замолчал. — Я вот сегодня ночью проснулся отчего-то. Утро уже было…

— Не понял, — сказал Леша. — Ночью или утром?

— Тебе это очень важно? — спросил Митя, горячась.

— Не очень, — сказал Леша миролюбиво.

— Так вот, встал и вдруг за окошком дерево увидел. Оно всю жизнь там стоит. А я его и не видел никогда. А сегодня вдруг увидел.

— Ну и что? — спросил Леша.

— Ничего. Стоит.

— Понимаю, — сказал Леша на всякий случай.

— Нет, — сказал Митя горько. — Не понимаешь. Я, может, через это дерево с мировой душой общался.

— Мировая душа, Митя, душа. — потемки… — сказал Леша и бросил окурок в бочку. — Ты к чему все это, правда?..

— Не знаю. Ни к чему, — сказал Митя вяло совсем.

— Да ты не обижайся, — сказал Леша, вымыл руки в бочке и тщательно вытер о майку. — Я тут сам думал.

— Про что?

— Про дерево.

— Ну?..

— Ну и хреновину одну придумал. Для драмколлектива.

— Для драмколлектива? — удивился Митя.

— Да. Но не в этом дело… — сказал Леша и пошел в дальнюю глубину: куда-то, где стояло внушительных размеров сооружение, конкретные черты которого терялись в полумраке.

— Иди сюда, — позвал Леша. — Вот сюда сядь, — сказал он и показал на стул, стоящий посередине пустого пространства. И Митя сел. С потолка откуда-то Леша протянул две бечевочки и дал Мите в руки. — Когда я скажу «начали», аккуратненько одну потянешь, потом другую. Попробуй…

И Митя потянул. «Дзинь-дзинь» — раздаюсь где-то вдалеке за сооружением, нежно, тонко и далеко.

— Это что? — спросил Митя.

— Не важно. Звуки.

— Какие?

— Не важно. Дальние. А я тут сяду, — сказал Леша и тоже поставил себе стул с Митиным рядом. И тоже в руки бечевку взял. — Теперь давай так — ты два раза тянешь, я один. Понял?

— Понял, — сказал Митя послушно.

— Давай, — сказа! Леша и махнул головой.

«Дзинь-дзинь», — раздаюсь тихонько, и Леша послушал внимательно, склонив голову набок, потом потянул свой шнурок, и там, далеко где-то, ударило низко, звучно: «ба-амм…»

— Так, — удовлетворенно сказал Леша, прошел в полумрак, за ширму, вытащил книжку, потрепанную довольно, и деревянный пюпитр. Поставил пюпитр перед Митей, на него книжку положил. Раскрыл.

— Вот отсюда, — сказал он, ткнув пальцем в книжку. — По команде «начали» отсюда читать начнешь. Неторопливо. Понял?

— Отсюда? — уточнил Митя.

— Отсюда, — подтвердил Леша. — И бечевочки тяни. Раз-два — ты, «бомм» — я. Понял?

— Понял, — опять сказал Митя послушно и заглянул в книгу, — это кто, Ольга? — спросил он.

— Ты. Отсюда начнешь…

— Я? — удивился Митя.

— Ну не ты. Не важно… — пробормотал Леша, с усилием выволакивая древний граммофон с серебряной трубой. — Приступим, — сказал Леша и что-то повернул в полумраке. Будто бы вода побежала, зажурчала где-то. Леша сел на стул. Притихли. Вода плескалась негромко. Леша наклонился и поставил иглу граммофона на пластинку.

Пластинка зашипела. Но музыка не началась.

— Внимание, — сказал Леша. А из трубы задумчиво и нежно, будто нереально, начался старинный вальс. Сначала трубы вздохнули низко, потом тарелка серебряно звякнула, потом опять трубы: «бух-бух».

Леша крутанул какой-то рычажок, и под потолком начал двигаться вентилятор в виде пропеллера, медленно, в такт музыке раскручивался и наконец с низким гудением завертелся стремительно, наполнив подвал ветром, — Митины волосы взлетели в воздух, затрепетали, и будто шум листвы послышатся.

Вступили скрипки, и тогда Леша другой рычажок повернул.

Смутное сооружение, что было перед ними, медленно, неправдоподобно как-то стал заливать свет.

Сначала Митя не различат ничего — только блестящую, радужную поверхность перед собой: это стекло — сообразил он. Музыка играла, ветер усиливался, свет прибывал и вдруг стал ослепительно ярким.

За стеклом, сверкая, стекала вода. За потоками чистой воды осветился живой, трепещущий куст сирени.

Листья бились под ветром, и огромные махровые цветы — синие — медленно покачивались. Зрелище было удивительное.

И музыка играла нежно.

Куст светился изнутри, был живым.

— Тяни, — прошептал Леша, и Митя потянул осторожно; тогда далеко где-то ударило — хрупко — «дзинь-дзинь…». И Мите неизвестно отчего захотелось заплакать, а Леша потянул свою бечевку, и Митиному тонкому звону ответило глубокое, густое «бо-о-ом…», и Леша сказал: «Начали», а музыка играла весело и печально.

— Милые сестры… — сказал Митя сиплым голосом, он заглянул в книгу и прочитал дальше: — Жизнь наша не кончена… — Остановился и продолжил: — Будем жить… А музыка играет так весело… — сказал и послушал. Из серебряной трубы лился старинный вальс, и огромный куст сирени сверкал в полумраке, трепещущий, живой.

Дул свежий ветер. «Тяни», — сказал Леша, и Митя потянул. «Дзинь-дзинь», — упало издалека, и Леша ответил.