Стихи разных лет

Забайкалье. Зарево заката.
Запоздалый птичий перелет.
Мой попутчик, щурясь хитровато,
мятные леденчики сосет.

За окном бегут крутые сопки,

словно волны замерших морей,
стелются чуть видимые тропки —
тайный след неведомых зверей.

Он ученый малый, мой попутчик,—

обложился целой грудой книг.
Он читает, думает и учит —
сам, считает, все уже постиг.

Он твердит, что я не знаю жизни,

нет меж нами кровного родства,
и в его ленивой укоризне
сдержанные нотки торжества.

Мол, на мне горит густою краской

жительства московского печать,
мол, таким, избалованным лаской,
надо жизнь поглубже изучать.

Я молчу, ему не возражая,

не желая спор вести пустой,
раз уж человеку жизнь чужая
кажется, как блюдечко, простой,

раз уж он о ней надменно судит,

не робеет, не отводит глаз…
Жизнь моя! Другой уже не будет!
Жизнь моя, что знает он о нас?

Ничего не знает — и не надо.

Очевидно, интересу нет.
Дорогой мой, я была бы рада
выполнить ваш дружеский совет,

но, сказать по совести, не знаю,

как приняться мне за этот труд.
Почему, когда, с какого краю
изучают жизнь, а не живут?

С дальнего заветного начала

тех путей, которыми прошла,
никогда я жизнь не изучала,
просто я дышала и жила…

Людям верила, людей любила,

отдавала людям, что могла,
никакой науки не забыла,
все, что мне дарили, берегла.

Словно роща осенью сквозная,

полная раздумья и огня,
жизнь моя, чего же я не знаю,
что ты утаила от меня?

Не лелеяла и не щадила

в непогоды лета и зимы,
по обходным тропкам не водила
напрямик, как люди, так и мы.

Мне хватало счастья и печали.

На пирах и в битвах я была.
Вот ведь вы небось не изучали
то, что я сама пережила.

Или я опять не то сказала?

Вижу, вы нахмурились опять:
«Я сама… Ей-богу, это мало!
Надо жизнь чужую изучать!»

Изучать положено от века

ремесло, науки, языки.
Но живые чувства человека,
жар любви и холодок тоски,

негасимый свет, огонь горячий,

тот, который злу не потушить…
Это называется иначе.
Понимать все это — значит жить.

Не умею, как бы ни старалась,

издали рассматривать людей,
их живая боль, живая радость
попросту становится моей.

Сколько ни стараюсь, не умею,

жизнь моя, делить тебя межой:
мол, досюда ты была моею,
а отсюда делалась чужой.

Своего солдата провожая

в сторону фашистского огня,
это жизнь моя или чужая,—
право, не задумывалась я.

Разве обошла меня сторонкой

хоть одна народная беда?
Разве той штабною похоронкой
нас не породнило навсегда?

Разве в грозный год неурожая

разная была у нас нужда?
Это жизнь моя или чужая —
я не размышляла никогда.

Словно роща осенью сквозная,

полная раздумья и огня,
жизнь моя, чего же я не знаю,
что ты утаила от меня?

Буду ждать, гадая как о чуде,

веря в жизнь и обещая ей
жить неравнодушно, жить как люди,
просто жить с людьми и для людей.

Нету мне ни праздника, ни славы,

люди мои добрые, без вас.
Жизнь моя — судьба моей державы,
каждый сущий день ее и час.

Грозных бурь железные порывы,

лучезарных полдней синева,
все — мое, и всем, чем люди живы,
я жива, покуда я жива!

Не прошу о льготе и защите,

жизнь моя, горю в твоем огне.
Так что, мой попутчик, не взыщите
и не сокрушайтесь обо мне.

Жизнь огромна, жизнь везде и всюду,

тем полней, чем больше человек.
Я уж изучать ее не буду.
Буду влюблена в нее навек!

1956–1959